Чудеса Нового Года и подарок от Деда Мороза. Вечером Настя с Машкой, как всегда, пошли любоваться главной улицей города в новогодней иллюминации. Они делали это каждый вечер, независимо от погоды, программы телепередач и настроения. С наступлением сумерек главная улица превращалась в драгоценную шкатулку, полную сверкающих кристаллов.
Нарядные витрины магазинов, деревья, украшенные мириадами разноцветных огоньков, ресторанные зазывалы, одетые в костюмы Дедов Морозов — для Машки это было лучше любого Диснейленда. Больше всего на свете по вечерам Насте хотелось вернуться домой, залезть под одеяло и провалиться в черную яму сна.
Но даже ее увлекало счастливое новогоднее настроение шумной, праздной толпы, шатавшейся из магазина в магазин в поисках рождественских подарков.
Чудеса Нового Года и подарок от Деда Мороза
Вдоволь налюбовавшись на гирлянды и елки, они шли в кондитерскую, чтобы увидеть марципановых человечков, россыпи съедобных серебряных бусинок и торты в форме подарков с бантами. Это просто было чудо, что такое. Глаз не отвести! В кондитерской в этот час всегда было полно народу, и улыбчивые продавщицы не обращали внимания на худенькую девушку в поношенном пуховике и маленькую девочку, жадно разглядывающую сладости.
Настя всегда боялась, что ее попросят что-нибудь купить. Ее скромных финансов едва хватило бы на один завиток от тамошней выпечки. Да и не стала бы она есть все эти торты и круассаны. Вот еще! Только фигуру портить.
Но Машка в свои пять лет таких нюансов не понимала, поэтому Настя брала в «путешествие» свои фирменные пирожные: два кусочка белого хлеба, намазанные тонким слоем масла и густо посыпанные сахаром. Машка шагала по улице, жевала «пирожное», откусывая сразу огромными кусками, и необыкновенные торты из кондитерской становились чуть менее желанными.
Дома они еще долго чаевничали, переодевшись в пижамы. Машка рассказывала, что интересного за день случилось в садике. Потом Настя открывала потрепанную книжку с картинками, которая им перепала по случаю. Несмотря на то, что книжка была ими читана-перечитана, Машка все равно прилежно слушала, изо всех сил тараща серые с золотом глаза, чтоб не спать.
Обычно Настя засыпала первой, продолжая бубнить сказку, которая при этом сильно отклонялась от первоначального сюжета. Сквозь сон она чувствовала, что Машка укрывает ее одеялом и много-много раз целует. Куда может дотянуться, туда и целует. В руку, в шею, в плечо.
И Настя чувствовала себя очень-очень счастливой. Как хорошо, что у нее есть Машка! Даже сосущее чувство голода, которое было с ней всегда, уходило куда-то далеко. Туда, где остались все дневные беды и напасти.
Вставать приходилось рано. Настя ставила будильник на без четверти три, и тогда после звонка можно было с чистой совестью спать еще целых пятнадцать минут. А когда все-таки приходилось натягивать секонд-хэндовский горнолыжный костюм и выходить на заиндевелый двор, Настя «включала биоробота». Это было ее собственное изобретение.
Этому биороботу нужно было раскапывать засыпанные снегом дорожки к подъездам и неподъемным ломом сбивать намертво смерзшийся лед. А потом мыть подъезды холодной водой, стараясь не дышать ядовитыми миазмами хлорки. Биороботам — им все равно. Они не верят в Чудеса Нового Года и подарок от Деда Мороза. Они не хотят по утрам есть яичницу с колбасой, пить горячий кофе с кремовой пенкой и спать по восемь часов в сутки.
Биороботы не чувствуют холода. Им наплевать, что подошвы сапог возле носка протерлись до дыр и, как их ни заклеивай, внутрь все равно попадает ледяная вода. И происходило чудо. Настя действительно переставала чувствовать что-либо, тупо и тщательно выполняя свою работу.
До того самого момента, когда приходилось будить Машку и тащить ее в садик, стараясь не сорваться на крик от Машкиной сонной неповоротливости.
Конечно, она не обязана была работать дворником. Бакалавр университета, без пяти минут магистр мог бы найти себе непыльную работу в уютном офисе. Но офисным сотрудникам, в отличие от дворников, не полагались бесплатные квартиры от ЖЭКа. Да еще в самом центре столицы — на пары можно было пешком ходить.
На большой перемене Настя даже успевала сбегать в ЖЭК на планерку. И садик был бесплатным. И билеты на мультики за полцены. И даже путевка в санаторий с ребенком за счет профсоюза один раз в два года. Если бы не зима, Настя даже любила бы свою работу. А что? На свежем воздухе. И никакого фитнеса с пилатесом не надо.
Отца у Машки не было. И дедушки с бабушкой тоже. Но Насте было некого винить, кроме самой себя. Когда ее взяли в универ на бюджет, родители на радостях отправили дочку в Тунис отдыхать на море. Набираться сил перед учебным годом. Там все и произошло. Банальный курортный роман. Минутная слабость. Обычная неосторожность.
Первые три месяца беременности Настя даже не понимала, что происходит. Подумаешь, задержка. У нее и раньше такое бывало. А постоянную сонливость Настя списывала на усталость. Нагрузка на первом курсе была нешуточной. Когда врач сообщил ей, что она станет мамой в день своего восемнадцатилетия плюс-минус пару дней, Настя хлопнулась в обморок. Прямо в коридоре студенческой поликлиники.
И в тот же день кинулась домой в родной Красный Луч каяться перед родителями. «Аборт!» — завопили мать и отец хором. И в этот момент Настя почувствовала, как ребенок шевельнулся где-то в левом подреберье. Врач потом сказал, что такого быть не может. До пяти месяцев мать не может чувствовать плод. Но Настя совершенно точно ощущала, как кто-то колотит ее ножкой прямо в сердце. И сказала: «Нет!»
События следующих трех дней практически стерлись из ее памяти. Родители сначала уговаривали ее, угрожали, пытались подкупить, обещая квартиру в Москве. Потом отец посадил Настю в старенький «Ланос» и повез к доктору, который занимался проблемными беременностями на критичных сроках.
Настя даже не сразу поняла, куда ее везут. А когда поняла, то выскочила из машины прямо на светофоре. Отец кричал ей вслед, что если так, то пусть она лучше домой не возвращается. Им байстрюки не нужны. И еще что-то про то, что она опозорила их всех. Что она шлюха и он ей больше не отец.
Люди оглядывались на нее. Настя закрывала пунцовые от стыда щеки руками и бежала почти на ощупь. Дороги она не видела. Слезы текли по лицу ручьями, собираясь под носом в полноводную реку. Она продолжала плакать даже тогда, когда сидела на платформе, дожидаясь московского поезда.
Она боялась, что если хоть на день задержится в Красном Луче, родители найдут ее и тогда им с Машкой не спастись. Почему-то она с самого начала знала, что у нее будет девочка и что она назовет ее самым древним и женственным именем на свете.
На Настю как раз в очередной раз накатило, и она принялась рыдать, пригнувшись к самым коленям, чтобы никто не видел ее лица. Кто-то сел рядом, и Настя попыталась взять себя в руки. Вытерла лицо шершавой полой пальто и с независимым видом выпрямилась. Рядом с ней сидела немолодая женщина с добрым усталым лицом.
— Что за беда? — спросила она у Насти, протягивая ей упаковку бумажных платочков.
«Никакой беды. Просто насморк», — хотела ответить Настя. Она не любила, когда ее жалели. Но стоило ей открыть рот, как слезы полились с такой силой, будто где-то прорвало плотину. Она рассказала все. И про Тунис. И про то, как мечтала учиться и ездить по всему миру. И про то, что ее отец и мать оказались совсем не теми людьми, за которых она их принимала. Вернее, не совсем людьми.
И самое главное: как они будут жить с дочкой на ее стипендию? Если ее вообще не отчислят. Она все говорила и говорила, до тех пор, пока совсем не обессилила. А женщина все слушала ее и слушала, сочувственно кивая головой. Диктор объявил посадку на донецкую электричку.
— Мне пора, — сказала женщина, — но ты не отчаивайся. Ты сделала правильно. И запомни: если Бог посылает ребенка, он посылает и на ребенка. Все у тебя будет хорошо.
Женщина ушла, а Настя так и осталась сидеть на перроне, оцепенев от своего горя. Уже потом, в вагоне, когда поезд набирал ход, она сунула руку в карман пальто и обнаружила толстую пачку денег, перевязанную канцелярской резинкой. Там было почти пять тысяч. Настя вспомнила, как незнакомка обняла ее на прощание и вспыхнула.
Ее благодетельница совсем не производила впечатления состоятельной дамы, и Настя обязательно постаралась бы вернуть ей эти деньги, если бы поезда не уносили их сейчас в разные стороны. Этими деньгами Настя расплатилась с врачами. Из роддома с младенцем на руках она ехала на трамвае.
Незнакомка оказалась права. Все действительно как-то наладилось. Конечно, денег им постоянно не хватало. Но земля под ногами не горела, крыша над головой имелась, и в самые критические моменты обязательно находился кто-то, кто приходил им на помощь.
Вот как директриса садика, например, которая относилась к Насте как к родной дочери. Нет, даже лучше. Потому что Настина биологическая мать так ей ни разу с того дня не позвонила. И директриса садика периодически брала на себя функции доброй бабушки и присматривала за Машкой, если случался, какой форс-мажор. А однажды даже силой вытолкала Настю на студенческую вечеринку, устроив Машке вечер с пирогами и шанежками.
Однажды в минуту слабости Настя попыталась разыскать Машкиного отца. Не то чтобы она на что-то рассчитывала, но подумала, что он имеет право хотя бы знать о своей дочери. Она помнила, что Машкин папа из Москвы. И фамилию его тоже знала. Но не то герой ее курортного романа назвал ей выдуманную фамилию, не то был прописан в каком другом городе — человек с такими данными ни в одной базе данных не значился.
Встретились они совершенно неожиданно. Настя привела Машку на спектакль кукольного театра, который по выходным развлекал маленьких покупателей в крупном торговом центре. Машке тогда было года три, и дитё не смогло досидеть до конца длинного и откровенно скучного спектакля про какие-то вечные, ценности.
От нечего делать Настя с Машкой принялась бродить от бутика к бутику, представляя себе, как бы на ней смотрелись все эти роскошные платья и дорогая обувь.
— Купи-купи — купи!- прервал ее мечты капризный женский голосок.
Настя оглянулась: красивая холеная блондинка примеряла полушубок из песца с хвостиками. Она картинно позировала и жеманничала, выставляя напоказ обтянутую чулком ногу. «Венера в мехах», — подумала начитанная Настя. Тут же крутились — двое детей — мальчик и девочка. Муж «Венеры» послушно выражал восхищение женой, пытаясь одновременно расплатиться за полушубок и не дать детям разнести витрину.
Настя сразу узнала его, хотя в Тунисе он носил преимущественно шорты и гавайские рубашки, а сейчас на нем был костюм и кашемировое пальто. Они встретились глазами, и он ее не узнал. Настя поверила. Со времени их последней встречи она потеряла пятнадцать килограммов веса и постарела на сто лет.
Потом он вскользь бросил взгляд на Машку, заинтересованно наблюдавшей за действиями своих сводных брата и сестры, и Настя замерла. Машка походила на своего отца, как ксерокопия на оригинал. Но снова ничего не произошло. Ни молния не ударила, ни гром не грянул. Мало ли на свете детей с огромными, серыми с золотом глазами? Точно такими же, как у отца? И с точно такой же родинкой над верхней губой?
Счастливое семейство отправилось обедать в расположенный на последнем этаже модный ресторан. А Настя с Машкой поехали домой к своей традиционной картошке, составлявшей большую часть их ежедневного рациона. Но Настя не чувствовала ни горести, ни жалости к себе. Разве что за Машку было чуть-чуть обидно.
Законные дети ее тунисского увлечения явно ни в чем не нуждались. Но за последние пять лет Настя приучила себя к мысли, что каждый получает такую судьбу, какую заслуживает. И свою судьбу она не променяла бы ни на какую другую.
В тот вечер, когда все случилось, они изменили своему обычному маршруту и пошли погулять на площадь возле театра. Фонтан перед театром сверкал и переливался, как огромная елочная игрушка. И деревья все тоже были в огоньках. И дома вокруг. Вдоволь налюбовавшись фонтаном и съев по вафельке-гофре с горячим шоколадом — как раз был день зарплаты, они решили спуститься к главной елке страны и уже оттуда поехать домой на троллейбусе.
Как всегда, перед самым Новым годом случилась оттепель. Температура поднялась почти до двух градусов, и гулять было необыкновенно приятно, хотя и слякотно. Они быстро спускались по крутой нарядной улочке, выходившей прямо к консерватории, когда Машка вдруг уперлась ногами в землю и замерла перед витриной, будто вкопанная.
В витрине стояли манекены, изображавшие троицу легендарных диснеевских принцесс: Золушку, Спящую Красавицу и Жасмин. Машка заворожено уставилась на свою любимую Золушку. Вернее, на платье Золушки, выставленное на продажу.
Оно было в точности такое, как в мультике, только настоящее. Нежный шелк лазоревого цвета, пышная юбка на фа-тине, тонкие золотые кружева. Фижмы из органзы, украшенные миллионом блесток-пайеток, вздымались, как волны. И ко всему этому полагалась диадема из настоящих хрусталиков, а не какой-нибудь жалкой пластмассы. А еще атласные туфельки и веер из настоящих перьев.
Машка никогда ничего не требовала. Про чудеса Нового Года она не думала. Она покорно донашивала одежду за другими детьми, которую Насте приносили сердобольные соседки. За всю ее недлинную жизнь Машка ни разу не видела новых сапог или туфель. И если среди принесенной одежды еще можно было найти что-то практически новое и нарядное — дети растут быстро, обувь почти всегда была сношенной и разбитой.
Игрушки к ней попадали уже сломанными. И свою первую шоколадную конфету Машка попробовала, когда пошла в садик — у кого-то из детей был день рождения. И хотя Насте порой до слез было жалко своего ребенка, саму Машку такое положение не смущало. Она всегда стоически проходила мимо отдела игрушек, когда они заходили в торговые центры, чтобы погреться или сходить в туалет.
И даже не зажмуривала глаза, если доводилось обминать карусели с прекрасными глянцевыми лошадками, расписанными розами и колокольчиками. Но увидеть это платье и пройти мимо него оказалось Машке не по силам. Слишком большое испытание для ее пяти лет. Она прижалась мордашкой к стеклу, так что нос превратился в пуговку, и зачарованно рассматривала лазоревое чудо.
— Мама, мамочка, посмотри, — лепетала она, и стекло витрины затуманивалось от ее дыхания, — мамочка, давай купим Золушкино платье, пожалуйста! Мне очень-очень-очень нужно.
У Насти были сбережения. Целых сто долларов. Они лежали на черный день. Это было любимое выражение ее матери, которая всю свою жизнь готовилась к черному дню. Сто долларов были НЗ — неприкосновенным запасом. Но в этот момент новогоднее безумие овладело Настей, и она поняла, что сейчас зайдет и купит Машке это платье. Машка того стоила.
Ну не то чтобы зайдет и купит. Нет, завтра, когда Машка будет в садике, она метнется в магазин, привезет платье к ним домой, и целый день будет предвкушать, как округлятся от удивления Машкины серые с золотом глаза, когда вечером она увидит свой рождественский подарок.
А если вдруг каким-то чудом после покупки платья останется сдача, она поведет Машку на елку в какой-нибудь недорогой Дворец Культуры. Чудеса Нового Года! В этом самом платье. И черт с ним, с этим самым черным днем. Свой лимит черных дней она на ближайшее время уже исчерпала.
И Настя решительно, хотя и не без страха, потащила Машку в сверкающие недра бутика. Продавщица окинула их оценивающим взглядом и отвернулась. Будь ее воля, она не пускала бы такую голытьбу в магазин, но хозяйка, большая поклонница фильма «Красотка», велела быть вежливой со всеми. Мало ли какие придурки встречаются среди миллиардеров.
— Простите, — ужасно робея, спросила Настя, — сколько стоит вон то детское платье в витрине? Золушкино?
Продавщица оценивающе глянула на ее сапоги — самый верный способ определить платежеспособность клиента. Настя втянула голову в плечи.
— Пять тыщ шестьсот восемьдесят девять рублей, — надменно сообщила продавщица.
— Шестьсот восемьдесят девять? — с надеждой переспросила Настя. Детское платье, пусть даже такое роскошное, не могло стоить как телевизор.
— Пять тысяч шестьсот восемьдесят девять, — надменно повторила продавщица. — Извините, девушка, мы закрываемся.
Машка ни о чем не спрашивала. Она была очень мудрым ребенком. Даже слишком мудрым для своих лет. Всю дорогу до троллейбуса она молчала. Настя глотала слезы и старалась, чтобы Машка этого не заметила. Им ни за что на свете нельзя расстраиваться из-за такой мелочи. Подумаешь, платье. Еще чуть-чуть и Настя закончит универ. Устроится на хорошую работу. И купит Машке все эти платья. И Золушки, и Жасмин, и даже Спящей Красавицы. Хотя Спящую Красавицу Машка не любила.
— Мама, а что она такого особенного сделала? Заснула, сто лет дрыхла, потом ее принц поцеловал и все. Сказочке конец. Золушка, она хотя бы дом убирала, как ты.
И Настя смеялась до колик в животе. Таких детей, как Машка, на всем белом свете больше не было. Все-таки ей очень повезло, что она у нее есть.
Настя, как всегда, заснула первой, и ей уже даже снилось что-то хорошее, когда Машка принялась ее тормошить:
— Мамочка, мама, проснись!
— Что? Что случилось? — Настя с колотящимся сердцем пружиной выскочила из кровати.
— Мам, я знаю, знаю, кто мне подарит это платье!
— Кто? — спросила Настя, пугаясь еще больше.
— А ты что, не понимаешь? — лукаво спросила дочь.
— Нет! — честно ответила Настя.
— Дед Мороз! — торжествующе заявила дочь. — Вот!
И она протянула матери листок. «Дарагй дедмороз падари мне зоушки-но плаття. Я буду везти сибя харашо», — было старательно выведено на листке фломастерами. Каждое слово своим цветом. Машка обвила Настину шею руками и со счастливой улыбкой заглянула ей в лицо:
— Правда, я здорово придумала? Настя постаралась выдавить счастливую улыбку:
— Ты просто супер!
Утром они с Машкой торжественно бросили письмо в почтовый ящик. Машка настояла, чтобы Настя наклеила марку и написала адрес: «Лапландия, Деду Морозу». И обратный адрес тоже. И довольная собой пошла в садик. У нее не было оснований сомневаться во всемогуществе Деда Мороза. Правда, он не выполняет просьбы тех, кто не слушался маму или воспитательницу в детском саду. Но тут Маше не в чем себя упрекнуть. Она была очень послушным ребенком.
Настя почувствовала себя загнанной в угол. Пять лет — это еще очень мало, чтобы рассказать ребенку, что Деда Мороза не существует. Что это все обман, который взрослые выдумали, чтобы поднять уровень продаж накануне Рождества и Нового года.
Но еще трудней будет объяснить, почему добрый и всемогущий волшебник не сумел выполнить такой пустячной просьбы хорошей маленькой девочки. Самой лучшей девочки на свете.
Может, списать все на занятость старичка? На старческий склероз? Синильный синдром? Или одолжить у кого-нибудь эти безумные деньги? А как потом отдавать? Может, ограбить магазин? Или продать что-нибудь ненужное? Из ненужного у нее был только купальник и пляжные шлепанцы. Так что ситуация получалась тупиковая.
Настя взяла у библиотекарши книги: сразу после Нового года начиналась сессия, и ей предстояло целый день просидеть в библиотеке. Но учиться получалось не очень. Настя бездумно уставилась на книгу в руках соседки по столу. Та сидела напротив, раскрыв томик ОГенри, и выписывала какие-то цитаты. Свой первый рассказ О’Генри написал, сидя в тюрьме за долги, чтобы сделать сыну подарок на Рождество — вспомнила Настя. Сыну на Рождество… Сыну на Рождество…
И тут ее осенило. О господи! Ну конечно! Как же она забыла! Рассказ ОГенри «Дары волхвов». Или как-то так. Про двух молодоженов. Один продал свою единственную ценность — часы, чтобы купить любимой набор черепаховых гребней для волос. Но они ей не понадобились, потому что любимая продала свои роскошные волосы, чтобы купить мужу цепочку для часов.
У нее нет часов. Но зато у нее есть волосы! Целая копна густых, чистого пшеничного цвета волос, никогда не знавших краски. Коса получалась толще Настиной руки и спускалась ниже ремня джинсов. Конечно, сейчас ее волосы не так хороши, как когда-то, но все еще ничего. И если за них удастся выручить хотя бы сто долларов, то этого хватит на то, чтобы подарить своему ребенку еще один год детства.
Действовать нужно было быстро. А вдруг платье кто-нибудь купит? С библиотечного компа Настя зашла в «Гугл» и отыскала объявление: «Куплю волосы. Дорого». И сразу отправилась по указанному в объявлении адресу. Правда, пришлось еще заскочить домой, купив по дороге настоящий шампунь и кондиционер, чтобы придать волосам товарный вид. Последние пять лет она мыла волосы только хозяйственным мылом.
Парикмахерша обошлась с ней гуманно и совершенно бесплатно сделала стильную стрижку. За волосы Насте отвалили целых семь тысяч. Хватит и на платье, и на елку во Дворце, и даже, может быть, сходить в кино.
А волосы что? Волосы отрастут. И вообще, с ними было столько мороки! Зимой сохнут после мытья по двое суток, летом в них жарко, как в меховой шапке. Так что, слава богу, что они кому-то пригодятся. В искусстве убеждать себя в том, что все происходящее к лучшему, у Насти не было равных.
В витрине платья не оказалось. Жасмин и Спящая Красавица стояли на месте, а Золушку нарядили в костюм Снежинки. Это была катастрофа. Расстроенная Настя влетела в магазин, забыв о своем страхе перед надменной продавщицей. Но все оказалось не так плохо. Платье просто забрали в другой магазин, в «Детский мир». Там на такие вещи спрос был больше.
— Мы можем привести вам платье сегодня, после обеда, — любезно сказала продавщица, которая при виде денег сменила гнев на милость. — Заходите в четыре. Мы даже совершенно бесплатно упакуем его как подарок.
Нет, сегодня был определенно ее день. На радостях Настя решила в библиотеку не идти, а вернуться домой.
Приготовить им на ужин чего-нибудь вкусного. И елку поставить, потому что вечером у нее точно не будет сил.
Елку ей подарил Степаныч, дворник из соседнего дома: «Поставь, пусть дите порадуется». И хотя Настя подозревала, что Степаныч явно не в питомнике ее купил, она научилась закрывать глаза на некоторые вещи. Чудеса Нового Года начались!
Едва войдя в подъезд, Настя сразу поняла: случилась беда. Остро пахло сердечными каплями. По этажам бегали заполошные пенсионерки, и откуда-то сверху раздавался тонкий беспрерывный не то вой, не то плач. Настя опрометью кинулась наверх. На ступеньках сидела бабка Савельева из сорок пятой квартиры и, раскачиваясь из стороны в сторону, выла, как плакальщица на похоронах.
Рядом стояли еще две старушки: одна с валерьянкой в руках, другая с нашатырным спиртом. Настя хорошо знала бабку Савельеву. Та жила одна, промышляла тем, что вязала носки и рукавицы и продавала свой хэнд-мейд в метро. Заработок был небольшим, но и его у Савельевой отбирал сорокалетний сын, который раз в месяц заявлялся в дом, чтобы стрельнуть у матери денег на бензин и сигареты.
Бабка была доброй, хотя и несчастной. И каждые полгода дарила Машке пару смешных полосатых носочков, которые Машка не носила, потому что они были очень колючими.
— Галина Ильинична, что случилось? — Настя опустилась на колени перед бабкой Савельевой.
— Электричество. Электричество отрезали, — взвыла та.
— Как отрезали? За что? Почему?
Бабка Савельева попыталась ответить, но снова сорвалась на горестный беспрерывный вой. Только и смогла, что сунуть Насте в руки какую-то бумажку. В бумажке было написано, что долг Савельевой Г.И. перед государством за потребленную электроэнергию составляет четыре тысячи рублей. И поэтому государство Савельеву Г.И. электричества лишает до полной уплаты задолженности.
— У нее Валерка квитанции забирал вместе с деньгами. И говорил, что сам заплатит. Потому что до сберкассы идти далеко, а у Галины ноги опухают. Галина еще радовалась, что у нее сын такой заботливый. А сегодня пришел электрик и сказал, что с мая за свет не плачено и электрику перерезают.
А контора эта, где надо штрафы платить, только после одиннадцатого числа работать начнет, — пояснила Насте другая бабка, Куренникова, из сорок восьмой. — И как Галина все праздники в темноте да без телевизора просидит? Вот горе-то!
Настя подумала, что бабка Савельева просидит в темноте и без телевизора не только праздники, но и все свою оставшуюся жизнь, потому что такую сумму с ее доходами ей придется собирать очень долго. Она стояла и беспомощно смотрела, как бабка Савельева сухонькими морщинистыми ладошками, исколотыми спицами, пытается удержать слезы, а они все катятся и катятся, оставляя темные пятна на холодных каменных ступенях.
Вспомнила себя на вокзале города Красный Луч, пять лет назад, когда она вот так же плакала и не могла остановиться. И поняла, что пришло ее время возвращать старые долги.
Электрик Жора был там, где Настя и ожидала его застать. Сидел в своей каптерке перед телевизором и праздновал со Степанычем начало новогодних праздников.
— Жора, дело есть! — потянула его в коридор Настя. — Подключи Савельевой из сорок пятой электричество. Вот квитанция об уплате.
Жора повертел в руках бумажку с немыслимой суммой, проставленной в графе «Долг», и банковским штемпелем об уплате.
— Не, не могу.
— Почему?
— Так еще штраф положено заплатить. За подключение. Четыреста рублей. Пусть едет в контору.
Оформляет все. Привозит бумаги. Тогда и подключим. Только до четвертого числа туда нечего соваться. Гуляет народ. А лучше пусть едет после одиннадцатого. Только там очередь за неделю надо занимать.
Настя вытянула из сумочки еще четыреста рублей и протянула электрику:
— Жор, ты ведь тут самый главный. Ну при чем тут контора? Реши все сегодня и по-быстренькому. Новый год все-таки.
Когда Настя с Машкой возвращались домой, в окнах бабки Савельевой уже горел свет. Настя потерла шею, которую щекотно колол ежик непривычно коротких волос. И с удивлением поняла, что не жалеет ни о волосах, ни о деньгах. Она, может, человеку жизнь спасла. Неужели не спасет репутацию Деда Мороза в глазах пятилетнего ребенка?
На оставшиеся деньги Настя купила Машке огромный альбом для рисования, набор красок. Целых двадцать четыре цвета. И еще осталось немного на мандарины. Все это она завернула в сверкающий золотой целлофан и утром, проснувшись по привычке без четверти три, тихонько положила под елку.
Целый день счастливая Машка носилась с красками по всему дому, показывая соседям, какой невиданный подарок принес ей Дед Мороз. А к вечеру нарисовала с десяток рисунков, изображавших елку и серенького зайку в заснеженном лесу. Рисунками они украсили стену. Получилось очень красиво. Под вечер Настя не выдержала и спросила:
— Маш, а ты не расстроилась, что Дед Мороз не подарил тебе того платья? О котором ты просила?
— Так еще подарит, — убежденно ответила Машка, — просто у него знаешь, сколько сейчас забот? Надо немного подождать, и все у нас будет. Ты же сама мне это всегда говоришь!
Настя только вздохнула. Четвертого января утром она нашла в почтовом ящике квитанцию. Ее приглашали зайти на почту и забрать ценную бандероль. Настя удивилась. Слать ценные бандероли им было некому. Тем более такие, весом почти в полкило.
На почте она долго вертела в руках бандероль. Отправителем значился благотворительный фонд народного депутата, изображением которого были оклеены все фонарные столбы в их районе. Тут Настя удивилась еще больше. Депутат был последним человеком в этом мире, который мог отправлять ей бандероли.
Предпоследними числились мама с папой.
В бандероли оказалось платье Золушки, шоколадка и отпечатанное типографским способом письмо. «Дорогой(-ая) Маша, — значилось в письме, слово «Маша» было вписано ручкой. — Дед Мороз очень занят в эти праздничные дни, поэтому он попросил меня (дальше следовало имя депутата) передать тебе подарок, о котором ты просила. Твой…» И репринтная подпись депутата.
Конечно, платье было не то, которое Настя с Машкой видели в витрине бутика. Это был дешевенький карнавальный наряд из ацетатного шелка, какими накануне детских утренников торгуют все «Ашаны» и «Метро». Но Машка не заметила разницы. Она кружилась в обновке вокруг елки веселая, как птичка, и лазоревый подол взметал за ней маленькие вихри из конфетти.
— Видишь, видишь, а ты не верила в чудеса Нового Года и подарок от Деда Мороза! — тормошила она Настю.
А вечером случилось еще одно чудо. Настя уже собралась спать, когда в двери позвонили. В дверном глазке маячила слегка опухшая после праздника физиономия электрика Жоры.
— Слышь, Настюха, ты вот что, возьми, — Жора протянул ей четыре помятых сторублевых бумажки, — что я, изверг какой? Что, не понимаю?
С самого утра они с Машкой поехали во Дворец на елку.
— Мам, а ты веришь в Деда Мороза? — спросила Машка, с восторгом глядя на актеров на сцене.
Настя подумала немного и честно ответила:
— Да!
Чудеса Нового Года и подарок от Деда Мороза
