Девственник – история из жизни. Никогда не думал, что дойду до такой жизни. Даже в страшном сне подобного не виделось. В тяжелом ужасном кошмаре. Это моя самая большая тайна.
Но, иногда, у каждого нормального человека возникает желание сесть в первую попавшуюся электричку и куда-нибудь поехать. А по дороге первому попавшемуся спутнику, которого уже никогда в жизни не увидишь, рассказать свою жизнь.
Считайте, что Вы – мой вагонный попутчик. Мне надо кому-то это рассказать, чтобы не давило камнем на сердце, чтобы душа моя перестала плакать и обливаться кровью. Мне надо выговориться…
Зовут меня Сергей (пусть моя история прозвучит под именем моего погибшего лучшего друга). Родился я в прекрасной интеллигентной семье: мама – врач, папа – военный. В школьные годы мы много поколесили по Союзу. Так что какой-то мир я увидел. У отца были и заграничные командировки.
Мама была деятельным человеком, дома никогда не сидела. О таких говорят, что жизнь у них бьет ключом. Мама всю жизнь работала рядом с отцом. Профессия врача была необходима в каждом воинском гарнизоне, особенно отдаленном.
Мама моя всегда была лидером в семье. Женщина она амбициозная, любознательная, энергичная. Закончила мединститут и вышла замуж за отца, который к тому времени окончил военное училище, успел немного захватить войну. За долгую жизнь по гарнизонам мама освоила почти все врачебные специальности, хотя после института она имела только специализацию хирурга.
Рос я в образцово-показательной медицинско-офицерской советской семье. Папа – командир части, мама – главный врач гарнизонной больницы. С нашей семьи все брали пример. Благо, мои родители очень любили друг друга, так что повода завистникам они не давали.
Папа не пил, хотя все военные обычно это любят. Мама не гуляла, так как была занятой работающей женщиной, труженицей и общественницей. В этой идеальной семье родился я. С детства был ребенком, достойным своих родителей.
Период моего полового возмужания пришелся на тот момент, когда отцу дали направление на север. Кругом тайга, полярная ночь и тысячный гарнизон. Женщины – это отдельные жены. Дочери все учились на материке и жили с родственниками, в основном, с бабушками. Прямо страна мужчин какая-то.
Рядом с нашим артиллерийским дивизионом была стоянка чукчей. Это только в анекдотах они смешные, а по жизни – очень умные и выносливые люди.
Как сейчас, помню, было у них в семье, кроме отца с матерью, еще три дочки. Сначала гарнизон дружно игнорировал чукчей. Я как мальчик пронырливый и ушлый, да тогда еще не закомплексованный, да друживший с солдатами, знал бы, если что.
Потом к чукчам-дочкам начали забегать солдатики, потом – офицеры. Дело закончилось анекдотически. Бесстыжие чукчи задирали свою одежду, увидев кого-то из солдат, и кричали:
– Иван! Сношаться хочешь?
Отец как командир дивизиона выставил охрану вокруг чукчей. Но все равно чукчи были безотказны. Я подростком был всему этому свидетелем. Присоединиться к солдатам я не мог, хотя очень хотелось. Об этом сразу бы стало известно отцу. Я не мог осквернить его доброе имя.
С грехом пополам я закончил школу. Думал, поступлю в университет (я имел льготы, так как отец воевал) и наконец-то оторвусь. Но на семейном совете решили, что мне – быть военным, как и отец, хотя я в офицеры не рвался. Гарнизонная жизнь мне надоела до чертиков.
Я хотел оторваться от своей идеальной семьи, пожить в чужом городе, покуролесить в студенческом общежитии. Но моя волевая мама, которая фактически всегда командовала не только отцом, но и его гарнизонами, решила, что быть военным, да еще представлять военную династию не только почетно, но и красиво.
Я был таким же безвольным, как мой отец. Жаль, что солдаты и его офицеры никогда не видели моего отца-командира дома. Дома он был тише воды, ниже травы. Мама, как хороший капитан, вела свой семейный корабль через все рифы и бури. Только вот своей семьей она считала не только наш дом, но и часть отца.
Со стороны они выглядели умиленно-счастливой парой. Мама заседала во всяких воинских общественных организациях. Отец, видимо, уставал от вечного домашнего надзора и с утра до ночи пропадал на службе.
Моя мама всегда любила говорить, что если бы отец не был военным, то они не увидели бы так много стран.
Хотя мой отец фактически не воевал. Он учился в военном училище. Война заканчивалась. Их ускоренный выпуск послали на фронт. Он попал в действующую воинскую часть, в Берлин. Через день закончилась война. Так что когда отец хвастался, что он брал Берлин, это, мягко говоря, была натяжка.
Брала Берлин воинская часть, куда его направили служить. Войну он закончил без единого выстрела и ранений.
А дальше судьба покатилась ровно и гладко. Почти весь Союз объездили, почти всю Европу. Такая жизнь маме нравилась. Она вообще легкая на подъем. И сейчас на восьмом десятке всегда может собраться и поехать к своим подругам, в каком бы городе они не жили.
От жизни у мамы осталось впечатление, хоть и трудного, но праздника. Вот они с отцом и решили, что я продолжу офицерскую династию.
Я, как существо безвольное и показательно-правильное, согласился. Отец к тому времени занимал высокий пост, служил в теплом и ласковом Киеве. Так я стал курсантом нелюбимого училища. Я хотел, я пытался оторваться, но не смог.
Девственник
Условности и невесть кем установленные правила поглотили меня. У меня в голове стоял упор. Я был запрограммирован на пай-мальчика и уже не мог отойти от заданной программы.
Вступить в связь с девчонками, которые работали в училище, я не мог. Ребята-курсанты называли их между собой «помойницами». И это было недалеко от истины. Так мараться я не мог.
Когда я ходил в увольнения, то не было ни времени, ни, главное, состояния души знакомиться с девушками. Хорошие, нужные мне там не бывали, где был я. Плохих я не хотел сам.
Я к тому времени был престижным женихом. Папа и мама – яркие, состоявшиеся личности. Я думаю, что и генералом отца сделала энергичная мама. Она всегда знала, где нажать, кого пригласить в гости, кому организовать лечение у элитного врача.
Я чувствовал себя в военном училище, как зверь в зоопарке. Нарушать дисциплину я не мог. Отец незримо стоял за мной.
За короткое время увольнений я бегал по городу, вглядываясь в лица девчонок, даже видел тех, кто помог бы мне раскомплексоваться, но не мог познакомиться. За спиной не было руководящей и направляющей мамы.
Ко всему я был очень раним душой и боялся, что меня не поймут. Мой комплекс девственника залезал внутрь и занимал все мои мысли и думы.
Учился я по привычке, чтобы снова не позорить имя отца, уже генерала. Я всегда любил точные науки. Пытался забыть, что изучаю я приземленную военную технику, а не летательные аппараты. Я всегда хотел стать гражданским летчиком, а не слугой царицы полей.
В свободное время я чертил свой самолет. У меня и сейчас есть папка моей молодости, где спят так и не построенные и не полетевшие самолеты.
Я начал было ходить в аэроклуб, но руководство училища решило, что это не по профилю. Тут уж я проявил выдержку, привлек негласно друга отца. Тот помог. Я продолжил занятия в аэроклубе. Это никак не сочеталось с будущим офицера-артиллериста, но на мою любовь к полетам смотрели как на прихоть генеральского сынка.
Представьте себе зверя в клетке. Рано или поздно он или вырвется наружу, или покорится, или умрет. Я покорился условностям.
Полеты давали мне хоть какую-то разрядку, я активно занимался спортом и после тяжелых тренировок забывался в тяжелом сне. Я начал думать, что надо мной тяготит какой-то рок.
Чем дальше, тем больше я девственник и не мог подойти к женщине. Вернее, как к сотруднику, другу я подходил, но дальше – меня что-то блокировало.
Мне нравилась одна лаборантка нашего училища, но я не знал, как ей это сказать. В мыслях я наделил ее всеми женскими достоинствами и добродетелями.
Был какой-то училищный праздник, какая-то круглая дата. Я решил подойти к ней, сделать предложение, как курсанту, в три дня жениться и наконец-то узнать, что такое женщина, вкусить, так сказать, неизвестный и запретный плод.
Но буквально за пару дней до праздника меня позвал с таинственным видом мой лучший друг. Он был мальчик не промах. Но даже он не знал, что я девственник. Для всех была сказка о далекой гарнизонной невесте, которая якобы приезжает ко мне в увольнения и мы оттягиваемся на моей генеральской даче.
Мой друг после занятий пригласил меня зайти в помещение возле спортзала. Там хранился спортинвентарь. Сначала я увидел выпивших ребят-курсантов, но потом увидел ее.
Оказывается, моя тайная любовь ублажала будущих господ офицеров. А я, девственник, еще на миг подумал, что ее насилуют, и я покажу сейчас свою любовь и себя. Нет, все было прозаично, добровольно, противно и гадко. Под видом, что вчера в увольнении перестарался, я отказался.
По-прежнему по ночам занимался онанизмом. На тренировках тоже находил время. Женский образ приобретал какие-то расплывчатые черты. Я уже не знал, чего и кого хочу.
А тут подсуетилась любящая мама. Как пай-мальчика меня сосватала за дочь друга отца.
Нам устроили торжественные посиделки. Я эту претендентку возненавидел сразу, с первого взгляда. Поэтому мне не трудно было выдержать линию нецелованного, скромного мальчика.
Жеманная, недалекая, живущая только за счет авторитета отца, она пыталась прожить такую же жизнь, как и ее мать – быть за широкой хорошо обеспеченной спиной высокопоставленного офицера.
У меня хватило силы воли что-то сказать о том, что я не могу связывать себя узами брака, пока не получу диплом и не смогу кормить семью. Моя тирада вызвала волну умиления. Какой хороший примерный мальчик. Какой он умничка. А мне уже надоело быть примерным.
Когда я учился на последнем курсе училища, началась война в Афганистане. Это было неразумно, глупо, но я сразу, же записался добровольцем. Для училища было престижно, что даже курсанты рвутся в бой за какие-то идеалы кремлевских старцев, но я рвался к самостоятельной жизни. Полгода до диплома – мать рыдала и пила валидол.
Отец, вечный подкаблучник, не понял истинных мотивов, он все свел к офицерской чести и долгу перед Родиной. Наконец-то долг перед Родиной пересилил все. Летом 1980 года я был глупым мальчишкой, я был девственник и дурак из дураков (доброволец! генеральский сын!). Я был уже фронтовиком, командиром роты.
Жизнь началась, недавно началась,
А ветер впутал седину в висок.
Я не хочу теперь рассказывать, что я пережил. До меня уже по прибытии в Ташкент дошло, что я еду не на курорт. Но опять я не успел преодолеть свои комплексы. В Ташкенте мне попадались одни лишь узкоглазые, а к ним у меня – предвзятое отношение еще со времени «чукча в чуме ждет рассвета».
Сексуальные переживания отошли на второе, нет, сотое место, когда понял, что могу и не выжить. В Афганистане я сразу же попал в бой, был ранен. Почему-то решил, что умираю, и надо было хотя бы узбечку попробовать.
Полный рукав крови, голова кружится. От дикого страха меня покрыл холодный липкий пот. Я чувствую, что теряю сознание, а в голове вертится назойливая мысль:
– Ну, чем узбечка не баба? Накрыл бы кителем, да попробовал бы.
Потом я попал в госпиталь, где также было не до амуров, хоть и были среди них безотказные медсестры. Но когда я, генеральский сын, девственник, воспитанный на традициях русского офицерства, увидел, как медсестра за ящик изюма… Во мне все восстало. Я понял, что любой фронт – это не место для чистой любви.
О чистоте речь особая. Я быстро завшивел, как в годы Отечественной войны. Мы вычесывали вшей, расчесывали раны. Обстановка никак не романтическая.
Но никто не знал, что я – девственник. Я для всех был верным женихом. Меня якобы в Киеве ждала та уродина. Она регулярно писала, я казенно отвечал.
Смысл жизни без настоящей любви, а хотелось именно ее, а не рядовой случки, стал для меня теряться. Потеряв надежду быть кем-то по-настоящему любимым, я плюнул на все.
В психологии это называется сублимация. Половая энергия переключается на все, что угодно, только не на секс. У кого-то – это домашние зверюшки, у кого-то – дети, у кого-то – наука. Мне было 24 года, детей, конечно, у меня не было. На фронте не до науки и не до зверюшек. Я переключился на саму войну.
Время выбрало нас,
Закружило в афганской метели.
Нас позвали друзья в грозный час —
Мы особую форму надели.
Меня все считали храбрым офицером. Я потерял именно свой личный смысл жизни. Я был в таких переделках. Я никого и ничего не боялся. За тот бой, в котором меня ранили, я получил орден Красного Знамени.
У меня не было женщины, не было семьи. Я, как примерный сын, отписывал письма всем, кому надо. Но это не было состояние души. Это было воспитание пай-мальчика.
Я мог гораздо раньше заслуженно и законно уйти, но мирная жизнь ассоциировалась у меня с присмотром мамы, любованием папы. Я не хотел этого.
Со стороны – дурак, но я пробыл в Афганистане все 9 лет.
И в огне горных, трудных дорог
Своей кровью кропили походы.
Не заметили в вихре тревог,
Как минуты прессуются в годы.
Был несколько раз ранен. Но только на первое ранение обратил внимание, а потом думал:
– Ну, вот убьют меня, а что я девственник и никто не догадается об этом.
Когда война окончилась, у меня было три ранения, 9 наград, прямо как за каждый год, погоны полковника.
Позади Афган,
Кровью своих ран
Я его земли не раз коснулся.
Только нет милей,
Мне земли своей,
Я вернулся, Родина, вернулся!.
Но я не мог жить в мире. Война стала для меня, как жена, как необходимый наркотик. Кстати, именно в Афгане я, никогда не пивший и не куривший, попробовал наркотики. Я не наркоман, курил для себя. Но это давало возможность забыть о том, что меня постоянно мучило.
Чем значимее становился я, так сказать, в служебном положении, тем более ничтожным я чувствовал себя наедине.
Многие офицеры грешили «голубыми» отношениями, но я до этого не опустился. Иногда, забывшись, ночами я грезил о чистой и светлой любви, о том, чтобы на меня любого (а я был уже трижды израненный наркоман) смотрели влюбленными глазами, чтобы моя боль была и чьей-то, чтобы моя гордость была чьей-то.
Моя так называемая невеста не уловила меня ни в один из отпусков. В отпусках я летал. Я насыщал свое сердце полетами, хотя должен был после Афгана бояться неба, но я его полюбил еще больше.
Там, под Кабулом, был случай. Мы погружались в вертолет, когда начали бить душманские орудия. Одному пареньку просто отрезало ноги, и он умер на месте, прямо у нас на глазах.
В Афгане сердце мое зачерствело, я никому не показывал, что делается на душе. Я снова был правильным, храбрым офицером.
Во время службы умер мой отец. Мама осталась с младшей сестрой, тоже офицерской женой, но женой штабной крысы.
Война закончилась. Я вернулся в свою квартиру к маме. Мама как была генеральшей и командиршей, так и осталась. Я сразу окунулся в атмосферу гордости за сына-героя. Несколько раз я высиживал вечера с мамиными гостями, упорно меня сватавшими. Но ничего не вышло. Время ушло. В душе что-то надломилось.
Сейчас я работаю руководителем охраны одного очень престижного банка. Посмотрели бы на меня на работе! Молодой полковник, на праздники – в орденах и медалях, мечта всех банковских женщин. Но если бы они узнали, что я — девственник! Не знаю, смеялись бы или это была бы сказка всего банка. Такой суровый, такой правильный, даже такой симпатичный блондин с умными синими глазами!
Боже, кому сказать! Зимой мне будет 45 лет. За 45 лет я ни разу не целовал женщины, ни разу не спал с ней. Я уже воздвиг не только забор перед собой, а неприступную крепость. Я понимаю, что ничего еще не потеряно, что можно обратиться к хорошему психологу (хотя нет, мне уже, наверное, нужен хороший психиатр). Лечат же всякие дурацкие комплексы.
У меня есть сила воли. Вернувшись из Афгана, я дал себе слово не курить. Я не хотел, чтобы мама волновалась, что я не просто курю, а курю наркотики. Я мучился, как в молодости от воздержания, но я бросил курить. Мама так и не знает, что я курил до галлюцинаций. Что обкуренным я вел бой, что мои храбрость и героизм – это комплекс девственника. Я не могу его пересилить.
Мои ровесницы давно замужем, все мамы, есть уже и бабушки. Молодую девчонку не хочу. Я не хочу, чтобы подсчитывали мои льготы, мою пенсию, мою зарплату.
Для «афганцев» придумали
Новые льготы.
Что-то вроде подачки:
Бери, не робей!
Не восполнят они
Наши лучшие годы,
Никогда не заменят
Погибших друзей.
Я хочу, чтобы меня любили за то, что я есть. Вот такой: где-то трусливый девственник (за 45 лет ни разу не спал с женщиной), где-то храбрый (грудь в орденах).
Однажды на остановке я познакомился с женщиной. Так, случайно. Она поскользнулась, упала, рассыпались из сумки помидоры. Я помог подняться, собрал помидоры. Предложил ей донести сумку домой. Пока шли, она рассказала мне все о себе. В разводе, 2 дочери, работает на трех работах, жить тяжело.
Внешне она выглядела, как постаревшая та девочка – подруга будущих офицеров из училища. Я шел, слушал ее и любовался. В душе что-то отогревалось, и тихонько стучало оттаявшее сердце. Когда мы дошли до ее дома, она пригласила меня зайти вечером.
Видела, каким взглядом я на нее смотрел. Я оробел, но потом сказал:
– Только у меня есть одна особенность…
– Выпиваешь? – спросила она с тоской.
– Нет. Никогда не пил. Одно время курил, но бросил.
– А что же?
– Я девственник, — бухнул я с отчаянием.
Лучше бы я промолчал, как делал это всю жизнь. Она неудержимо, звонко и весело засмеялась. Залихватски, до слез…
– Ох, и насмешил.
Я бросил ее сумку с помидорами, покраснел всей кожей тела и бросился прочь. Оттаявшее сердце вмиг покрылось непробиваемой снежной коркой. Никому много десятилетий не говорил, что у меня, что со мной. Родная мать и та думает, что что-то было в Афгане. А тут в первый раз увидел, открыл душу и такой плевок.
А, может, где-то правы извращенцы, те, что с резиновой куклой, с мужиками? Не знаю. Я хотел не только тепла тела, но и тепла души. Был бы не таким примерным с детства, не жил бы по принципу:
Что скажет папенька-генерал, да маменька – общественная деятельница? А не будет ли известно замполиту?
Кто-то из древних сказал, что, если хочешь изменить мир, измени его сначала в себе. Я не смог себя изменить, даже убежать от себя не смог.
Был сильно правильный. И что теперь? Израненный онанист-орденоносец с военной пенсией, девственник с хорошей зарплатой в генеральской квартире?
Даже мама мне уже не мешает. Она перебралась к сестре, нянчит и поучает ее детей. Со мной, говорит, жить невозможно, у меня вздорный характер героя.
Я не знал, что путь мой вспомнить
Тяжелее будет, чем пройти.
–Ты опять не спишь? – вздыхает мать.
Как мне объяснить, а ей понять,
Что ночами мирными опять
Память меня в бой уводит вновь…
Я живу сам. Завел себе кота. Но мой котяра вошел в возраст и убежал «парубкувать». И через неделю, в ранах и блохах, голодный, но сексуально удовлетворенный, вернулся домой. Я его принял обратно. Обмыл, накормил, Я вот смотрю на своего гуляющего кота и думаю, что он, с 30 граммами мозгов – мужчина, а я – нет.
Понимаю, что мне нужна женщина, пока еще не начал курить или не спился. А многие мои друзья или в вечности, или пьют «по-черному».
Ну, где же взять ту, единственную, которая ПОЙМЕТ? Где? Не пойдешь же по городу? Не будешь же звонить в дверь каждого дома?
А со стороны я строгий и неприступный. Даже еще симпатичный. Я девственник. Что же мне делать?
