Рассказ охотника – дело всей жизни, охота ради науки – очерк известного охотоведа В. П. Сысоева.
Диплом биолога-охотоведа высшей квалификации я получил в Московском институте пушно-мехового хозяйства более полувека тому назад, но прошло несколько лет прежде чем я стал действительно охотоведом.
У большинства людей их занятия в жизни предопределяются в детстве. «Разве не тогда я приобрел все го, чем я теперь живу, и приобрел так много, так быстро…» — писал Лев Толстой о поре своего детства. Так же складывалось и в моей судьбе. Охотничье ружье подарили мне в год окончания четвертого класса начальной школы, но охотником стал я не сразу.
Еще долго оставался я во власти ранее возникших увлечений ловли и содержания в неволе певчих птиц. Живя на черноморском побережье Крыма среди роскошной природы, я любил подолгу бродить без ружья в запущенных парках, с удовольствием карабкался по скалам, купался в море, с интересом наблюдал за жизнью насекомых, слушал и ловил цикад. Любовь к природе усиливали во мне писатели, особенно Алексей Константинович Толстой.
В 20-е годы Крым славился перепелиными охотами. Осенью по склонам гор, покрытым виноградниками, скапливалось бесчисленное множество пролетных перепелов. Горячая работа подружейной собаки, быстрая стрельба в лет разжигали страсть молодого охотника, и пока не заканчивался осенний пролет перепелов я не пропускал ни одного дня, чтобы не выбежать после работы на часок-другой на окраину Ялты, откуда весь день доносились ружейные выстрелы. Перепелиная охота научила меня в совершенстве владеть дробовым ружьем, но, когда впоследствии я проходил курс пулевой стрельбы, преподаватель называл меня «дергунчиком».
Рассказ охотника – дело всей жизни
Пришла пора подумать о высшем образовании. И вот я студент Высшего технического училища имени Баумана, но душа моя не удовлетворена. Узнав, что есть институт, готовящий охотоведов, загораюсь и перехожу в него. Здесь вместо машиноведения постигаю генетику и экспериментальную биологию, изучаю биотехнию и организацию охотничьего хозяйства.
Мне посчастливилось слушать лекции замечательных биологов. Они укрепили во мне преданность избранной профессии, зажгли идеей обогащения и преобразования природы, привили вкус к исследовательской работе. С большой любовью и благодарностью вспоминаю я Московский институт пушно-мехового хозяйства, подготовивший отечеству первых охотоведов.
Трудно было учиться в 30-е годы. Жили впроголодь, сами строили себе общежитие и в то же время были счастливыми мечтателями. Особенно серьезными и полезными были полевые практики, приучавшие нас к самостоятельности и ответственности за порученное дело. Во время одной из практик мне даже пришлось исполнять обязанности начальника Северной охотустроительной экспедиции.
Желание скорее начать самостоятельную работу было так велико, что я, еще не сдав государственных экзаменов, побывал в Наркомземе РСФСР и попросил зачислить в Зейскую экспедицию первоначального землеустройства охотоведом. Весной 1937 года я прибыл в составе этой экспедиции на Дальний Восток и приступил к изучению охотничьего промысла Зейско-Учурского района. Есть упоение в работе первопроходца, 8 изучении и описании новых земель. Но после Крыма природа светлохвойной тайги казалась мне скудной и однообразной, чем-то напоминавшей пустыню: зеленой и сырой летом, белой и безмолвной зимой.
Охотники-эвенки относились к моей работе иронически. «Как можно считать деревья в лесу, зверя в тайге?» — недоумевали они. Но, когда однажды я спас проводника от нападавшей медведицы, наши отношения изменились, и они признали во мне охотника.
Завершив работу в экспедиции, я покинул Зею и вместе с молодой женой вернулся в Ялту. Прошел всего один год, что я не был дома, но как я отвык от него! Меня снова повлекло на Дальний Восток — и снова раскинулись передо мной его просторы. Теперь мне предстояло работать на Бурее, в районе строительства Байкало-Амурской магистрали. БАМ пролегал по землям кочевых охотников-эвенков.
Нужно было помочь им перейти к оседлому образу жизни. Подыскать места и обосновать строительство поселков вдоль трассы. Работа была трудная. Геоботанические обследования проводили зимой, при сорокаградусном морозе. Учет запасов соболей пришлось вести одному — эвенки находились на промысле.
И, хотя я был южанином, но легко переносил в палатке сильные морозы, от которых лопались по ночам деревья. Добыть медведя, пройти по захламленной валежником тайге за день десятки километров — стало для меня обычным делом. Я чувствовал в себе много сил и мечтал посвятить жизнь путешествиям и исследованию таежных просторов.
Но болезнь оторвала от любимого дела. Весной 1939 года я с семьей переехал в Хабаровск, чтобы лечиться и работать. На второй день по прибытии был зачислен начальником госохотинспек-ции при Хабаровском КрайЗО. Пришлось сесть в кресло чиновника, главной задачей которого были надзор за пушно-заготовительными организациями и борьба с браконьерством. Вскоре госохотинспекция перешла в ведение крайисполкома.
Возглавлять охотничье хозяйство огромнейшего Хабаровского края, простиравшегося от Чукотки и Сахалина до Читинской области и Приморского края, конечно, льстило самолюбию 28-летнего начинающего охотоведа, но в то же время и огорчало: кто в молодости не стремится к открытиям и изобретениям? А какие открытия могли ожидать меня за канцелярским столом? «Однако,— решил я,— главное не унывать и надеяться!» Пишу профессору Мантейфелю, моему любимому учителю: «Петр Александрович, помогите! Хочу написать книгу об охотничьем хозяйстве Хабаровского края.» И он помог. В 1950 году вышла первая моя книга. В ней впервые были опубликованы перечень промысловых видов и новые, мною составленные, правила охоты в Хабаровском крае. Теперь я начинал чувствовать себя настоящим охотоведом.
Вскоре меня с головой захватила большая работа по обогащению промысловой фауны края. Нужно было подыскать места и произвести выпуск с целью вольного разведения заморских зверей: американской норки и ондатры. Идея исходила от Гос-охотинспекции России, а исполнение ложилось на мои плечи. С радостью принялся я за воскрешение природы.
Норок расселили по Анюю, а ондатру — на охотском побережье. Но мою радость разделяли далеко не все. «Завозить в край норку, поедающую рыбу, и ондатру, передающую человеку опасные заболевания, по меньшей мере, необдуманно. Да и местным растениям и животным они будут вредить»,— утверждали некоторые охотоведы. Я был на грани отчаяния. Только спустя много лет мы убедились, что эти мрачные прогнозы не подтвердились, а норка и ондатра стали одними из основных промысловых видов края.
Критическое отношение к расселению заморских зверей навело на мысль заняться своим национальным зверем — соболем. И опять не у всех нашел поддержку. Старые охотоведы Владивостока говорили: «Соболь — экзотика. Это вымирающий вид. Он не мирится с цивилизацией.
Занимайтесь лучше белкой». «Нет, соболь не только прошлое, но и будущее пушного промысла Сибири и Дальнего Востока. Нужно возродить соболиную славу края»,— не соглашался я. Если соболь вымирает (охота на него в ту пору была запрещена повсеместно), следует попытаться сохранить его в неволе. С этой целью, не без труда, организовал отлов живьем двух десятков соболей и отвез и в зверосовхоз на Седанке, что под Владивостоком. «Разводите соболя в клетках»,— предлагаю директору Рогачеву. К сожалению, затея моя не осуществилась, и соболей выпустили на волю.
Началась Отечественная война. Я был призван в армию, но на Запад не попал. Находясь в резерве, организовал охотничьи команды с целью обеспечения мясом диких животных воинских частей.
Наступил 1945 год, и пошла моя очередь участвовать в сражении с Японией. После окончания войны возвратился к любимому делу, отказавшись от командировки в Берлин для изучения мехообрабатывающей промышленности. Госохотинспекция, переименованная в Управление по делам охотничьего хозяйства, активизируя свою деятельность по обогащению охотничьих угодий ценными видами животных, начала массовое расселение норки по краю. Вскоре встал вопрос и о расселении соболя.
Но где взять племенной материал? Прежде всего нужно было установить место обитания самой ценной расы соболей и ее численность. Вот тогда-то и возникла идея создания соболиного рассадника. Охотоведы ее раскритиковали: «Соболь — не песец. Подкормкой численность его не увеличишь. В кормушки-ловушки он не пойдет». Но я не изменил задуманного плана.
Спроектировал и организовал в истоках Бурей соболиный рассадник, а затем приступил к вольному расселению черных соболей «якутского кряжа» по всему Дальнему Востоку. Соболь из этого рассадника стоил на 300 рублей дороже знаменитого баргузинского! Открылся рассадник в 1952 году, и за семь лет своего существования отгрузил с Ургальской базы 4200 племенных соболей, выполнив тем самым одну треть всесоюзного плана. Трижды был экспонентом рассадник на ВДНХ.
Выпала и мне честь участвовать на этой же выставке в 1955 году и получить медаль за успехи в соболеводстве.
В эти же годы по краю было расселено 744 норки. Много раз я лично принимал участие в расселении соболей и норок по краю. Заносил двадцатикилограммовые клетки с соболями на Хехцир, по Подхоренку, расставлял норичьи по Немпту, Матаю и другим рекам. Змееподобная в движениях, с голосом птицы, норка не располагает к себе, и не вызывает желания поласкать ее.
Но к соболю я всегда был неравнодушен: шубка красивая, пушистая, темно-коричневая, движения изящны, иа человека взирает добрыми доверчивыми глазами, Соболь так и просится в руки. Как жаль, что человек не удосужился приручить и одомашнить этого миловидного и полезного зверька!
Решая проблемы воспроизводства ценных животных, я был не одинок. Мне помогали многие следопыты и местные охотоведы, я постоянно советовался с профессорами В. Н. Скалоном, П. А. Мантейфелем, В. В. Гене-розоаым и Г. Д. Дулькейтом.
Служебный долг обязывал меня не оставлять без внимания вопросы и спортивной охоты. В течение двух лет я председательствовал в Хабаровском городском обществе охотников, а в 1954 году был утвержден председателем оргбюро Хабаровского краевого общества охотников-любителей.
В этот период была организована ружейная мастерская, так необходимая охотникам-любителям. Работать в ней был приглашен из города замечательный мастер-умелец в. Андреев, владевший многими секретами работы с любым охотничьиморужием. Тогда же был создан магазин «Охотник», существующий и поныне в Хабаровске, организован ряд спортивных охотничьих хозяйств, в частности Ольгохтинское. Мечталось мне возродить знаменитую русскую охоту с гончими, для чего в край был завезен заяц-русак.
Был я причастен и к обществу военных охотников, являясь старшим охотоведом-консультантом окружного Совета ВОО в течение 40 лет. При моем участии проектировалось и организовывалось охотничье военное хозяйство на р. Матае, которое существует до сих пор, создан был и музей охотничьих трофеев.
Помогать доводилось не только охотникам, но иногда и животным, на которых охотились. Однажды я немало удивил краевой исполнительный комитет, выйдя с проектом закона об охране тигра. Помню, как возмущался прокурор, грозивший отменить «нелепое» решение — объявить под охраной закона лютого зверя.
Для того, чтобы хорошо знать охотничье хозяйство, нужно было лично ознакомиться с обширными его угодьями, встретиться и обсудить все проблемы с промысловиками. С этой целью в разные годы мне довелось организовать и провести 12 охотоведческих экспедиций. Впечатления и материалы этих экспедиций помогли мне написать книгу «Охота в дальневосточной тайге», переиздававшуюся четыре раза и переведенную на несколько европейских языков.
В середине 50-х годов началась реорганизация всего сельского хозяйства, приведшая к упразднению нашего управления по делам охоты. Болезненно переживал я «го расформирование. Написал обстоятельное письмо с протестом в Совет Министров России. Оно попало в ЦК КПСС. Обещали «поправить дело». В отчаянии я не находил себе места. Спасение пришло в виде приглашения на преподавательскую работу а педагогический институт.
Начал я ассистентом, а через год был уже деканом географического факультета. Читая курс зоогеографии и краеведения, я не забывал своего охотничьего дела, вынашивая идею заселения края бобрами. Но, чтобы ее осуществить, нужно было подыскать места, пригодные для жизни этого грызуна, обосновать возможность его акклиматизации.
Потребовалось шесть лет на исследования. Помогали студенты, добывавшие необходимые материалы во время полевых практик. И когда полевые исследования были завершены, разработаны практические рекомендации, Главохота усомнилась в качестве проведенных мною paбот и потребовала заключения специалистов высокого класса.
Пришлось предстать перед Ученым советом Дальневосточного отделения АН СССР во Владивостоке. Назначенная по такому случаю комиссия, спустя месяц, одобрила нашу инициативу и дала добро на первый выпуск бобров на реке Немпту. В 1964 году при помощи Главохоты и ВВОО мы завезли и выпустили полсотни бобров из Белоруссии. Так появилась на Дальнем Востоке первая колония бобров.
Преподавательская работа в педагогическом институте пришлась мне по душе, особенно увлекали полевые практики со студентами: охота близка географии. Не случайно все географы были страстными охотниками. Казалось, отныне вся моя дальнейшая жизнь будет связана с подготовкой учителей географии, но вот неожиданно наш факультет переводят в Комсомольск-на-Амуре. Покинуть
Хабаровск я не смог. Пришлось переходить в Научно-исследовательский институт лесного хозяйства. Родилась идея создать в нем лабораторию биологии лесных зверей и птиц, но Москва не утвердила наши планы, и тогда я пришел в краеведческий музей и «сел» за стол В. К. Арсеньева.
Охота в целях науки, коллекционирование диких животных и растений, популяризация охотничьего хозяйства, краеведческие экспедиции — все это было близко душе охотоведа. Но заниматься только этим не было возможности. Надо было уделять время почетным посетителям музея, рассказывать им о нашем крае, показывать достопримечательности природы. Так довелось познакомиться с
М. А. Шолоховым и К. М. Симоновым, А. П. Окладниковым и П. П. Капицей, последним королем Афганистана За-хир Шахом и шахиншахом Ирана Реза Пехлеви, Иосипом Броз Тито и Иржи Ганзелкой. Некоторые из них были, охотниками, и нам было о чем побеседовать.
Многие из собранных мной зоологических зкспонатов находятся не только в Хабаровском музее, но и в других музеях отечества и Европы. Вот когда пригодилась моя профессия охотоведа!
Увлекался я и археологией, особенно эпохой древних охотников — неолитом. Два больших бивня мамонта доставлены в музей при моем участии.
Меня часто спрашивают, был ли я счастлив? А разве может быть несчастлив человек, у которого страстное увлечение становится его профессией, делом всей жизни.
Охотоведу приходится постоянно общаться с природой, жить под открытым небом, любоваться растениями и животными и, конечно же, путешествовать — это одно из непременных условий человеческого счастья.
Я увлекался медвежьей охотой, но не в спортивных целях, а мечтая написать книгу об этих могучих хищниках, добродушных и коварных, сопутствующих человеку с доисторического времени. Но ни один вид охоты не приводил мое сердце в такой трепет, не наполнял его таким уважением к моей профессии, как ловля тигров. Я и сейчас будто вижу золотистые глаза молодой тигрицы в тот момент, когда связывал ее широкие лапы. Многому научили меня чудо-богатыри тигроловы, отважные и скромные люди нашего края. Под впечатлением этой охоты написана книг а «Золотая Ригма».
Больше всего я благодарен судьбе за то, что в свое время приобщился к тем охотоведам, которые разводили в лесах наших ценных пушных зверей и вернули нашему отечеству славу страны соболей.
Недавно я сдал в музей свой карабин и охотничий топор. А как порой хочется пройти звериной тропой в осеннем сихотэ-алиньском лесу! Нет, не отоснится мне золотая пора таежной охоты!
Оскудели наши леса зверем и птицей, обезрыбели реки, но виноваты в этом не охотники. Технический прогресс вторгся в медвежье царство. Поредели леса, засорились реки, неуютно и голодно стало животным: тигр пришел на скотомогильник поживиться падалью.
Хочется верить, что обретет наша тайга хозяина. Станет он охранять леса, кормить и разводить диких животных. Природа залечивает раны, если человек помогает ей.
Не покорять, а дружить с природой должны мы! 
Рассказ охотника – дело всей жизни, охота ради науки. В.П.Сысоев.
