Страшные сны из чужой жизни. С некоторых пор я стала плохо спать по ночам. Нервы совсем расшатались…
Я ощущаю резкую боль в желудке. Вот, значит каким может быть голод… Мне так хочется есть, что срываю засохшую былинку и начинаю ее жевать. Рот наполняется горькой слюной, глаза — слезами.
Вдруг в темноте, в паре шагов от меня, слышится какой-то шорох.
— Стой! — громко кричу я с перепугу. — Буду стрелять!
Из непроглядной тьмы выходит какой-то мужик. Ах да, я его знаю: это наш сосед, Прокоп. На нем ветхая тужурка, всклокоченная борода дрожит от беззвучного плача:
— Василина, детка, дай зерна немного! Хоть горсточку!
Страшные сны из чужой жизни
Я наставляю на мужика ружье. Оно тяжелое, руки дрожат, то ли от его веса, то ли от страха.
— Дядько Прокоп, вы же знаете, не могу. Мне доверили сторожить. Говорят — народное добро…
— У меня жинка помирает. До утра не вытянет…
— Не могу! Меня потом как врага народа под суд отдадут, вы же знаете, — оправдываюсь я.
Дядька делает резкий выпад и выдергивает из моих рук ружье, я начинаю пятиться, с ужасом глядя в черное дуло:
— Не убивайте, прошу! Дядько Прокоп, не надо! Мне ведь только семнадцать, я жить хочу.
— Ты не кричи, дочка, а то еще кто услышит… Не буду я тебя убивать, не бойся. Только зерна чуток возьму и уйду.
С шумом втяну в себя воздух, предлагаю:
— Давайте я отворю склад потихонечку, только вы потом меня сильно ударите, ладно? После скажу, что напали в темноте, а кто — не разглядела.
Прокоп согласно кивает, мы идем к складу. Взяв горсть зерна из мешка; он благодарно кланяется мне в ноги, что-то бормочет. Потом произносит более внятно:
— Только ты спиной ко мне повернись, по затылку стукну.
Я послушно поворачиваюсь, через миг ощущаю резкую боль и начинаю оседать на землю. Последнее, что помню, — это размытые очертания склада. Мелькает мысль: почему у здания такая странная форма? И где купола?
Сны из чужой жизни. Проснувшись, никак не могу отойти от ночного кошмара. Затылок ноет, наверное, разыгралась мигрень. И неудивительно, после такого-то сна. Кое-как добредаю до кухни, ставлю варить кофе.
Из комнаты выходит муж, говорит, зевая:
— Что ты так рано, сегодня же воскресенье?
Я передергиваю плечами:
— Такие ужасы приснились, слов нет… Сны из чужой жизни. Потому и подскочила.
Странно вот так сидеть на благоустроенной кухне, слышать тиканье часов на стене, видеть, как мигает микроволновка и потихоньку закипает на плите кофе. Странно — после того сна, который отбросил на много лет назад в другую эпоху.
Как будто я путешествовала на машине времени, видения были такими осязаемыми, даже помню горечь во рту. Я потрогала затылок, на нем образовалась небольшая шишка. Может, ударилась во сне о спинку кровати?
— Будем завтракать? — спрашивает супруг.
— Да, конечно, — отвечаю я и разбиваю над разогретой сковородой по очереди четыре яйца.
Однако привычная утренняя яичница не лезет в горло…
…Надеялась, что в суете воскресного дня страшные сны из чужой жизни забудутся, пыталась усилием воли прогнать неприятные ощущения. Склад, голодный дядька с умирающей женой, церковь без куполов…
Наверное, откуда-то из глубин памяти выползли на поверхность кадры документального фильма о голодоморе. В каком году это было? Ах да — в тридцать третьем…
Мы с мужем и дочкой отправились к маме в гости. «К теще на блины» — так мой Витя в шутку называл воскресные походы.
— Мам, а в нашей семье кто-то умер во время голодомора? — спросила я, когда сидели за столом.
Мама задумалась. Потом неуверенно произнесла:
— Наверное, нет, ведь голод сильнее ощущался в деревнях, а мы — городские. Твой прадед получал паек на заводе. Прабабка работала в типографии, а еще приспособилась делать свой маленький бизнес: покупала на Евбазе живого петуха, ощипывала, потрошила и продавала готовую к употреблению тушку, но уже подороже. Шутила, мол, мы из купеческого сословия, всегда найдем, как заработать себе на жизнь.
Разговор всколыхнул воспоминания о прошлом, мы полвечера просидели, разглядывая фотографии предков. Моя Машка замучила бабушку вопросами:
— А на кого я похожа? А почему так странно одевались? А отчего фотографии такие желтые и нет цветных?
В общем, забыть свой сон окончательно у меня не получилось. Может быть, поэтому он ночью вернулся вновь…
Страшные сны из чужой жизни. На этот раз я находилась в хате. Казалось, в темных углах притаились зловещие тени… На столе рядом с большой тарелкой, одной на всех — свеча.
Напротив меня сидит худая женщина со сморщенным лицом. Я догадываюсь — мама. Она черпает ложкой суп из тарелки.
— Мамо, берите побольше, что ж вы себе совсем по чуть-чуть зачерпываете? Я, например, уже наелась… — заявляю уверенно и демонстративно откладываю в сторону свою ложку.
Мама принимается меня уговаривать:
— И ничего, кушай про запас, не помешает! — потом вздыхает:
— Что бы мы без нашей кормилицы делали… Кормилица — это корова Манька.
Есть хочется жутко, но я стараюсь сохранять равнодушный вид, наблюдая, как быстро пустеет миска. Мои младшие братья и сестры наперегонки работают ложками… Вдруг в дверь постучали, отец вздрогнул, его рука потянулась под лавку — там лежит топор. Спросил грозным голосом:
— Кого на ночь, глядя, принесло? Мать, прячь котелок! Мама зашуршала за спиной, батя пошел открывать. Дверь распахнулась, и на пороге показались две маленькие, замотанные в старые платки, фигурки. Мама ахнула:
— Ваня, Маричка! Откуда вы, ваши ж…
И запнулась. Я вспомнила, как тетя Галя говорила, что завезет детей на станцию:
— Их там наряд милиции подберет, в детдом отправят. Говорят, в детдоме ребятишек кормят, авось выживут…
Как же они оказались тут? Тетя Галя умерла два дня назад, ее исхудавшее тело опустили в общую могилу. Детей в хате не было, помню, соседки вздыхали: «Хорошо, хоть малых спасла»…
Семилетний Ванюша, распахнув тулуп, стал рассказывать:
— Мамка нас на станции оставила, говорит: стойте. Мы постояли, а потом Маня меня домой потащила, все ныла: хочу к мамке. Мы долго шли, ночью под деревом спали, замерзли сильно, а потом опять шли…
Мой отец крякнул, отвернулся, пряча скупую мужскую слезу. Мама побежала к печи, где стоял недоеденный обед:
— Ну, ничего, сейчас мы вас накормим. Даст Бог, наша кормилица и вас вытянет. Василина, погляди, там, на полке в платке краюха еще должна быть…
«Страшные сны из чужой жизни — это уже просто наваждение какое-то, — подумала я, проснувшись. Как будто кто-то хочет рассказать мне историю. Только чью — вот вопрос».
— Ты бы сходила к ясновидящей, — посоветовала сотрудница Лера, когда мы в обеденный перерыв выбежали в кафе. — Слуша-а-ай… А может, ты действительно в прошлой жизни жила в селе, была крестьянкой? Отсюда и видения.
— Может, — рассеянно протянула я. — Знаешь… Почитала я в Интернете… всяко-разно… Оказывается, так многие селяне делали в голод: когда понимали, что не прокормят своих детей, пытались их спасти, оставив на ближайшей железнодорожной станции. Чтобы ребят в детдом забрали. И общие могилы — тоже правда, даже фото есть. Бр-р, жутко!
Я замолчала. Информация, которую раскопала в Сети, меня потрясла. Исхудавшие фигуры со вспученными животами на фото, другие снимки — с вырытыми рвами и трупами прямо вдоль дороги. И документы, говорящие о том, что урожай той осенью был отменный.
Но у крестьян насильно отбирали зерно, оставляя на пропитание на каждого члена семьи по килограмму на зиму. В 1932—1933 годах от голода в Украине погибло пять миллионов человек… Или около того. Есть и другие цифры, есть и опровержения… Но ведь дыма без огня не бывает.
— Эй, подруга, очнись, что ты делаешь?! — вдруг услышала у самого уха голос Леры. Я вздрогнула: оказывается, все это время машинально собирала крошки со стола и отправляла их в рот.
— Тебе точно надо к ясновидящей, — сочувственно произнесла подруга. — Ну, или… к врачу. Я даже не знала, какой совет лучше: к ворожке или к врачу? Все-таки решила начать с гадалки. Не признаваться же самой себе, что от этих снов у меня крышу снесло…
Женщина, координаты которой я нашла через десятые руки, пристально посмотрев на меня, кивнула:
— Заходи.
Она усадила меня за стол, взяла в руки карты Таро, вытащила из колоды несколько штук, положила в ряд. И тут же сказала:
— Это не просто страшные сны из чужой жизни, тебе хотят сообщить что-то важное. Важное не только для тех, кто умер, но и для тех, кто еще жив.
— Но что я могу сделать?! Я просто вижу сны, как будто фильм смотрю, будто учебник по истории читаю…
История жуткая, конечно, и очень далекая, ведь времени прошло ого-го. Этой Василине, наверное, уже за девяносто.
— Нет, — отрицательно помотала головой гадалка. — Ее уже нет в живых. Ты понимаешь, что это значит? Она к тебе приходит в надежде, что ты поможешь.
После этого посещения я запуталась окончательно. Правда, по совету ворожки стала подробно записывать свои страшные сны из чужой жизни. Вдруг что-то прояснится, сложится, как мозаика…
— Мать, ты точно здорова? — спросил меня муж, вглядываясь в мое лицо в темноте. Ночная рубашка на мне была мокрой от пота, руки тряслись. — Успокойся, опять что-то приснилось, да?
— Да, приснилось… — всхлипнула я, прижавшись к нему, и снова заснула.
Горячий воск капает на руку, но я терплю молча. Возле меня стоит высокий статный парень, он тоже держит свечку. А напротив седой старик выводит шепотом: «Венчается раб божий»… Мне страшно и сладко одновременно. Парень тихонько, чтобы батюшка не заметил, жмет мне кончики пальцев, и от этого прикосновения меня обдает жаром.
— Идите назад через огороды, — наставляет нас батюшка после того, как закончил обряд. — Бог вам в помощь!
Выбравшись на дорогу, Василь подхватывает меня на руки:
— Ну, теперь ты моя и перед людьми, и перед Богом! Я млею от счастья, но все-таки спрашиваю:
— А не узнают? Мы ж комсомольцы, я — будущая учительница!
— Нет, если никто не подглядел, то не узнают. Отец Кирилл знаешь какой? Он, когда купола срезали да иконы и вышитые золотом рясы разворовывали, потихоньку иконостас запрятал. Зарыл у себя в огороде. Только ты никому!
Дальше — провал… Совершенно не помню, что снилось… А потом — новые страшные сны из чужой жизни и новая картина: резкий солнечный свет, я схожу с переправы через речку. Под мышкой — узелок с книгами. Сбегаю вниз к воде, мою в ней ноги (холодно, бр-р-р!) и надеваю парусиновые туфли. Сзади меня окликает Василь.
— Я тебя уже давно тут жду! — улыбается он и спрашивает: — Ну как, получила диплом, учительница?
С довольным видом вытаскиваю из-за пазухи бумажку. Муж разворачивает, читает. Я замечаю, что у него на лбу появилась продольная морщинка:
— Что-то случилось? Все живы? — спрашиваю озабоченно.
— Да, — быстро отвечает Василь. Но тут же, словно опомнившись, добавляет: — То есть, нет… Отца Кирилла ночью увезли. Наутро оказалось, что у него весь огород перекопан. Пропали иконы. И отец Кирилл…
…И снова сон прерывается. До чего же они мучительны, эти страшные сны из чужой жизни! Устаешь, как после тяжелой работы.
— Подскажите, — несмело окликнула я батюшку, — где можно найти сведения о сожженных фашистами украинских церквях? Такие данные есть?
Служба только закончилась, отец Леонид явно спешит куда-то по своим то ли церковным, то ли мирским делам. В руке у него ключи от машины, да и сама машина уже наготове — белоснежный «Опель» томится у церковной ограды. Но мой вопрос явно заинтересовал батюшку, отец Леонид смотрит на меня пристально:
— Да, конечно есть. А зачем вам?
— Я в Интернете не нашла, — пожаловалась немного невпопад,
— а мне обязательно надо узнать, где это происходило…
Церковь пылала, будто зажженная свечка. Я стояла за деревьями, щурясь от ярких языков пламени.
— Мамо, это склад горит, да?
— Нет, доченька, это церковь…
Вдруг дверь изнутри проломили, из здания кто-то выбежал (кто, я не поняла), стал метаться по двору. К нему подбежали люди в форме, раздалась автоматная очередь. Я закрыла дочке глаза и уши. А сама начала тихонько молиться:
— Господи, спаси и сохрани.
…Симпатичный дядечка смотрел на меня ласково, будто я была его любимой племянницей.
— Что ж, должен вас обрадовать, — удовлетворенно произнес он. — Никаких отклонений в психике я у вас не нахожу.
— А страшные сны из чужой жизни? — уточнила я. — Мне ведь постоянно такое снится…
— Ну, сны — материя. Возможно, так ваше подсознание реагирует на внешние раздражители. У вас нет проблем в семье или на работе?
— Да нету меня никаких проблем! — начала сердиться я. — Поймите вы, дело не в моей жизни! Вернее, дело в том, что я иногда начинаю себя вести, как та женщина, из сна! Я — это она! — и во второй раз стала ему рассказывать, как, возвращаясь с супругом из кино, услышала салют. В мозгу промелькнуло: опять бомбят!
Инстинктивно, совершенно не думая ни о чем, я схватила дочку и, прикрыв ее собой, шлепнулась на землю
— Вы считаете, доктор, что нормальные люди так себя ведут? — закончила вопросом.
— Я вам только что дал рецепт. Новое средство, довольно эффективное. Отличное успокоительное, уверен, оно вам поможет.
— Ну что? Как ты? Как все прошло? — спросил муж, когда я вышла из кабинета. Аркадий все это время ждал меня в коридоре.
— Вот, выписал… — я протянула ему листок с рецептом. — Но, думаю, мне это не поможет.
— А что поможет?
— Понимаешь, я должна найти эту девочку. То есть, конечно, не девочку уже, а бабушку. Ту, которой я становлюсь во сне, понимаешь? Но как? У меня нет никаких данных. Хотя…
…Я брела по проселочной дороге, сжимала ладошку дочки. В другой несла сверток с сыном. Спина у меня онемела, пот градом катился со лба, но я все равно упрямо шла вперед, приговаривая не столько для успокоения дочки, сколько для того, чтобы успокоить саму себя:
— Надо идти, Ульяна, деточка моя, надо идти. Там впереди должно быть село, точно помню. Только… как же оно называется?
Ульяна подняла на меня свое белобровое личико сказала:
— Мам я очень пить хочу!
Я присела на обочине, достала из заплечной котомки флягу с водой и протянула дочери.
Жужжание становилось все громче. Сообразив, наконец, в чем дело, я схватила дочку за руку, крикнула:
— Это самолеты, быстро в лес! Хоть бы не заметили!
Ульяна спотыкалась и падала, в конце концов, я подхватила ее под мышку. Сзади обдало взрывной волной. «Не успею!!!» — мелькнуло в голове. Уже падая, я подгребла под себя дочку и сына…
— Вспомни! Ты говорила, что Василина назвала это село! — муж ходил по комнате, заложив руки за спину.
Я старательно пыталась вспомнить и не могла.
— Знаешь, а если тебе попросить ее? — остановился Аркадий.
— Кого?
— Ну, эту Василину! Ведь гадалка тебе сказала, мол, она послание хочет через тебя передать, значит, должна помочь.
— Я постараюсь. Может, действительно получится?
Перед тем, как закрыть глаза, я мысленно обратилась к неведомой мне, но такой знакомой по снам Василине: «Пожалуйста, помоги! Дай понять, что ты хочешь от меня!»
… Я будто издали наблюдала за Ульянкой. Дочка сидела рядом с неподвижным телом… Моим телом!!! И баюкала на руках мертвого брата. Я хотела было рвануться к ней, но не смогла: будто была связана какими-то невидимыми нитями.
Вдруг из-за деревьев показались люди — две женщины и старик. Они нас заметили, подбежали, заохали. Одна баба аккуратно вынула из рук Ульяны сверток, другая прижала девочку к своему животу и запричитала:
— И ведь совсем чуть-чуть не дошли до нашей Семеновки! А она-то, глянь, совсем молодая! И нет ее уже… Ох, война, война…
— Пойдем, сиротка, — прошамкал дед. — Ничего, не горюй. Что поделаешь… Будешь у нас жить…
…Семеновка! Вот оно! Наконец хоть какая-то зацепка! Я перерыла массу материалов, разыскивая нужное село. Конечно, населенных пунктов с таким названием в Украине не счесть, однако не все же они во время войны были на линии фронта, ведь так? Может, мне все-таки повезет?
— Гиблое это дело, — вздыхал Аркадий, заводя машину. — Ну, найдем мы эту Семеновку, ну пусть даже девочку эту, Ульяну, отыщем… И дальше что? Что ты должна ей передать, а?
— Не знаю. Может, на месте пойму, когда ее увижу.
Я стояла на крыльце сельсовета. Дверь была закрыта, но местные жители заверили, что председатель вот-вот придет. А если не он сам, то хотя бы его секретарша. На нас смотрели пар десять любопытных глаз — видно, появление незнакомцев здесь редкость. Да еще и со столичными номерами на машине.
Наконец откуда-то из-за угла вынырнул плотный дядечка. Не торопясь, он взошел на крыльцо и стал деловито греметь ключами. Потом, словно только что, заметив меня, спросил:
— Вы ко мне?
—Да, — кивнула я и сразу приступила к делу:— У меня немного странный вопрос… В вашем селе во время войны размещались беженцы с оккупированной территории?
— Ну да, — подтвердил он, — как и в других деревьях возле линии фронта. Бежали целыми селами. Ведь немцы страшно лютовали в наших краях, потому что партизан было много. Вот они и мстили местным: где показательные повешения устраивали, где сгоняли всех жителей в школу или церковь и поджигали. Нам это еще в школе рассказывали.
— Ага. Понимаете, я ищу одну женщину, ее зовут Ульяной. Она во время войны была совсем маленькой, годика четыре. Так, может, она еще жива?
Председатель оживился:
— Бабуля, что ли? Есть такая! Пойдемте, провожу вас!
По дороге он вдруг спохватился, поинтересовался:
— А для чего вам баба Уля понадобилась?
Я выдала давно заготовленный ответ:
— Я журналистка, пишу статью о том времени, ют и хочу поговорить с кем-то из детей войны.
— Ну, вряд ли баба Уля вам что-то расскажет, она же совсем маленькая была, — усмехнулся мужчина. — Вы у нее лучше расспросите про ее ударный труд. Всю жизнь в школе учительницей. Можно сказать, героиня труда!
Ульяна стояла на дворе у корыта и набирала дождевую воду в ведро. Старенькая совсем, но глаза светлые, лицо улыбчивое.
«С чего бы начать разговор?» — лихорадочно думала я.
Мой муж, видя, что я растерялась, помог:
— А скажите, пожалуйста, вас действительно удочерили? Ваши настоящие родители погибли во время войны?
— Да, я приемная, — спокойно ответила баба Уля. — Тогда, в войну, детей на своих и чужих не делили. Если видели сироту беспризорную, давали ей еду и приют. Вот они, мои мама и папа. Приемные, конечно.
И бабушка с гордостью показала на фотографию на стенке. На ней была запечатлена супружеская пара, люди с простыми крестьянскими лицами. Но меня больше заинтересовал снимок, висевший ниже. Маленький, без рамки, он был просто пришпилен с стене булавкой. Портрет Василины!!!
— А это — ваша родная мать? — спросила я дрогнувшим голосом, ноги у меня стали ватными, захотелось сесть.
—Да, это она, — Ульяна по-прежнему была спокойна.
Я растерялась. Если честно, до последнего надеялась: моя миссия заключается в том, чтобы рассказать бабе Уле, что ее когда-то удочерили. А оказывается, старушка это и сама прекрасно знает. Так зачем же я тут?!
— Расскажите, пожалуйста, о своей маме. О своей родной маме. Вы что-то о ней знаете?
— Конечно. Когда я подросла и надо было на работу оформляться, хватились, а никаких документов у меня нет. Тогда и достали из сундука те бумажки, что при мне нашли. Списались с тем сельсоветом, откуда я родом, все и узнали.
Я слушала пожилую женщину, не перебивая. Перед моим внутренним взором оживала история. История целой эпохи, отображенная в недолгой жизни Василины. Она была старшей из десяти детей. Семья чудом спаслась в голодомор, но многие погибли во время Великой Отечественной.
Муж Василины ушел добровольцем на фронт, и вскоре пришла похоронка. Младшие братья стали партизанами, и только это помогло им выжить. Правда, за их жизнь своей жизнью расплатились односельчане, когда отказались выдать местонахождение партизанского отряда. Немцы согнали оставшихся селян в церковь и сожгли живьем. Как удалось сбежать Василине? Бог весть…
Сельская учительница подхватила двоих детей и отправилась в сторону линии фронта, надеясь, что там попадет к своим. Не дошла совсем чуть-чуть…
— Это мне потом дядья рассказали, те, которые партизанили. Они, как узнали, что я выжила, стали меня проведывать. На мамину могилку ходили, детство вспоминали…
Я встрепенулась:
— Так ваша мать здесь похоронена?
— Конечно, где ж еще? — удивилась Ульяна. — Если хотите, можем на кладбище съездить, если вы на машине. Я там давно не была, ноги уже не слушаются.
Сельское кладбище на околице. В самом начале — гранитная плита с надписью и датами. Я присела на лавочку около могилы: ну вот, я ее, наконец, нашла. Но для чего? Что я должна сделать? Дочь Василины, как, оказалось, знает свою историю и бережет память о матери, могилка ухоженная (наверное, дети и внуки бабы Ули бывают тут регулярно). Вон некоторые могилы давно заброшены, на одной даже крест покосился…
Я встрепенулась: крест! Обезглавленная церковь, тайное венчание, иконы… Видимо, несмотря на свою учительскую «карьеру», Василина была верующей женщиной. Я спросила у старушки:
— Скажите, а вы в курсе: вашу мать отпевали, когда хоронили? Баба Уля задумалась:
— Не знаю.… Нет, не думаю. Мои приемные родители были коммунистами, не верили в Бога. У нас в селе даже церкви не было, построили новую, как только Союз развалился.
Я решительно встала. Кажется, теперь я знаю, что делать, чтобы прекратились страшные сны из чужой жизни!
Сельский священник нараспев читал молитву. От его бархатного умиротворяющего голоса у меня на душе становилось спокойно. Какая-то невидимая сила, все это время не дававшая мне нормально жить, отступала.
Выходит, я должна была заказать молебен по Василине. Ее душа не находила покоя и просила меня о помощи, а я никак не могла понять, что значат все эти сновидения. Удивительно! Чего только не случается в жизни…
Уже отъезжая, я оглянулась назад. У калитки стояла бабушка Уля и махала нам вслед.
Этой же ночью мне приснился сон. Красивая статная молодая женщина в венке из ромашек уходила вдаль по бескрайнему пшеничному полю. Легкий ветерок чуть шевелил колоски, солнце медленно садилось. Вдруг женщина повернулась ко мне. На одной руке у нее сидел толстенький веселый карапуз, а в другой она держала еще один венок из ромашек.
Молодая мать посмотрела на меня, улыбнулась и прошептала: «Спасибо»…
Страшные сны из чужой жизни
