Детдомовские дети не поймут домашних! Таких, как Катя, называют детдомовскими. О том, что у нее есть младшие брат и сестра, она узнала из своего личного дела два года назад. С тех пор почти каждый день Катя писала им письма, пряча сложенные вчетверо листки под матраc — ведь адреса она не знала.
Кате 17 лет, но за эти годы девочка повидала столько горя, что хватило бы на десять жизней. И виной всему — не трагические обстоятельства, а преступная черствость взрослых людей, призванных оберегать хрупкий мир детства.
От нее отказались сначала родители, а затем и семья, которая ее удочерила. Однако испытания не ожесточили девушку, а сделали чуткой к чужим страданиям.
Детдомовские дети не поймут домашних
Дети напрокат
Сначала я думала, что у меня есть другая семья, другие братья и сестры. В той семье нас всех звали Мордовками — такой странной фамилией. Мама — Мордовка, папа — Мордовка, я — Мордовка и еще 10 детей, тоже Мордовки.
Папа часто приходил домой пьяным и бил маму. А потом мама била нас. Мы прятались под кроватью, а она вытаскивала нас оттуда и выгоняла из дому. Мы грелись в канализационных люках, а когда становилось страшно, шли домой и просили прощения.
Мама выгоняла всех, кроме троих. Мы думали, что они самые лучшие. Когда я закончила первый класс, мама собрала нас всех вместе и сообщила, что зовут нас не Мордовками и что мы — не ее дети.
Она сказала: «Вас у меня одиннадцать детей. И только трое — родные. Лера, твоя фамилия — Федорова. Твоя, Таня, — Лебедева…» Мама называла и называла незнакомые фамилии моих братьев и сестер. Первый, второй, третий…
И всякий раз я думала: «Слава богу, пронесло!» Наконец осталось назвать последнего чужого ребенка. Мама посмотрела на меня и сказала: «Тебя зовут Катя». Я заплакала. А она сказала: «Все восемь человек отправятся завтра в интернат. А будете баловаться, сниму штаны и задницу надеру».
Сестра Лера, которая теперь мне была вовсе не сестра, а Федорова, крикнула: «А кто ты мне такая, чтоб задницу драть? Ты теперь чужая тетка!» Мне было жалко Леру Федорову и маму Мордовку мне тоже было очень жалко. Я же видела, как у нее дрожали руки.
На следующий день нас отвезли в интернат. Всех восьмерых. Мама обещала приезжать, привозить конфеты. Но почему-то появилась только два раза. Больше мы ее не видели, но все время ждали.
А потом кто-то сказал, что она нас брала на время, чтобы получить новую трехкомнатную квартиру. Получила и сдала нас назад. Мы не верили, били морды тем, кто такое говорил, но маму ждать перестали.
Сейчас я даже не могу вспомнить, как ее зовут. Она осталась для меня просто Мордовкой.
Дети без семьи
В интернате мне тяжелее всего было привыкнуть делать все по часам: в одно и то же время вставать, ложиться спать, есть. Даже кусок хлеба нельзя съесть не вовремя, разве что если припрячешь его в карман. В. столовой никто из детей не наедался. Больше всего я ненавидела кашу перловку и жареную рыбу — она всегда была недожаренной.
Но мне повезло: меня очень полюбила тетя Маша, которая работала во вторую смену на кухне. Видя, как я глазами рыскаю по тарелкам, она часто тайком совала мне в руку кусок хлеба. А бывало, даже добавку картошки давала.
Как я люблю картошку-пюре! Ничего вкуснее нет! Если повезет и мы будем жить вместе с Алешей и Наташей, я им такую картошечку буду все время варить, и всегда со сливочным маслом!
А еще меня любила наша воспитательница. Даже дочкой называла, а я ее — мамой. Она посылала меня на летние каникулы к одной бабке. Я приходила к ней каждый день после подъема — огород полола, корову доила, дом убирала, воду носила. Бабка меня молоком свежим поила, даже булку давала.
А Лерка Федорова, бывшая сестра моя и подружка, заявила, что воспитательница сдала меня к бабке в рабство, что она с бабки деньги получает за мою работу. Но я этому не верила и не верю. Воспитательница меня как мать любила. Просто она меня к труду приучала.
В больнице
Недалеко от интерната была конюшня. Я очень хотела научиться ездить верхом и после уроков все время пропадала возле моей любимой кобылки, самой красивой и норовистой. Все ее боялись, а я нет. Как-то я залезла на нее вместе с Лерой. Лошадь понесла и сбросила нас. Сначала упала я, а сверху Лера. В тот момент у меня все почернело перед глазами.
Когда я очнулась, в спине болело так, что я не смогла подняться. Ночами я плакала от боли. А одна воспитательница говорила: «Чего орешь? Детям спать мешаешь». И я ревела, накрывая голову подушкой. Мне было тогда 10 лет.
Через две недели врач забил тревогу, меня забрала «скорая помощь», и сразу — на операцию. Оказывается, когда я упала с лошади, сломала позвоночник. В больнице вместе с «домашними» детьми лежали их мамы. Одна тетенька дала мне вафли перед операцией. Я спрятала их в тумбочку. Помню, когда очнулась в реанимации, так стало обидно, что я не съела эти вафли сразу.
После операции врачи сказали, что я ходить не смогу. Я долго плакала, а потом по ночам начала вставать и ходить по коридорам, толкая перед собой детскую кроватку. Когда профессор увидел, что я иду, он просто не поверил своим глазам. Сейчас я хожу, правда, чуть прихрамываю. Мне дали вторую группу инвалидности.
Не знаю, почему «домашним» детям так не нравится лежать в больнице. Я провела в стационаре почти два года. И скажу вам абсолютно честно — там гораздо лучше, чем в интернате. Детдомовские дети не поймут домашних.
После окончания 9-го класса мне повезло больше, чем другим девчонкам. Их отправили учиться на доярок и овощеводов. А мне нельзя поднимать тяжелого, и я оказалась в Воронеже — в училище, где готовили поваров.
Тепло и помощь
Однажды я познакомилась с местным парнем, который пригласил меня на день рождения. Там я разговорилась с его мамой, тетей Витой. И тетя Вита стала моей самой близкой подругой. Я ей даже пела. Она сказала, что у меня талант, и вместе со своей соседкой, тетей Аллой, певицей и кандидатом наук, учила меня играть на пианино.
Вообще, тетя Вита — человек большой души. Она меня и кормила, и ночевать оставляла, и вещи покупала. Я показала ей сиротскую справку, которую мне выдали в училище. Там было написано, что моя родная мама написала официальный отказ от меня, когда я была совсем маленькой. В справке также было указано, что у меня есть брат и сестра и они находятся в интернате. Тетя Вита их разыскала.
В ночь перед встречей с Наташей и Алешей я не могла заснуть. Я все время представляла, какими они должны быть. Я воображала, как захожу в интернат, как они бросаются мне на шею, мы целуемся, обнимаемся, нам очень весело!
Всю свою пенсию я потратила на подарки. Сестре купила мягкую игрушку, брату — калькулятор, а всем интернатским детям — торт и конфеты, много-много конфет.
Старшая сестра
Я ужасно волновалась, и все время держала тетю Биту за руку. Когда мы вошли, я стала оглядываться по сторонам так, что чуть шею не свернула. Но сестру и брата почему-то не видела. Нас отвели в кабинет директора и сказали, что они еще не готовы к встрече.
Что Наташа спряталась где-то в спальне и боится выходить, а Алеша, хоть и старше, плачет в классе за партой.
Мы долго ждали, а потом нас повели в актовый зал. Там все готовились к Новому году, наряжали елку. Наша встреча должна была стать настоящей церемонией, кто-то должен был читать стихи, петь песни. Но все случилось совсем не так, как там планировали.
Маленькая девочка с большим бантом на голове рванула к нам навстречу и бросилась на шею к тете Вите. Тетя Вита с трудом оторвала ее от себя и подтолкнула ко мне. Эта была Наташа. Она никогда меня не видела и ошиблась. Но я не обиделась на нее.
И на Алешу я тоже не обиделась. Сначала он напряженно молчал. А потом начал говорить и говорить, быстро, взахлеб, как будто боялся, что не успеет все рассказать.
Он говорил, что узнал обо мне только вчера. Как и я, он всю ночь не спал, плакал. Он боялся, что я не приеду, что кончится бензин в машине, что может случиться авария по дороге, что помешает гололед.
А Наташа рассказала, что помнит маму и папу. Что маму зовут тетя Зина, а папу — дядя Леша. Что мама хорошо варила кашу, борщ, пельмени. А папа дрова рубил, печку топил. Потом папа начал пить водку, бить маму, Наташу, Алешу. И однажды вызвал машину, которая отвезла брата и сестру в интернат.
Когда мы допили чай, Алеша собрал все конфеты в пакет, плотно его завязал и по старой привычке забрал все добро с собой. Вечером сдал конфеты на хранение воспитательнице. Он вообще братишка боевой, Наташу защищает.
Сиротское братство
Теперь я собираю все свои деньги — стипендию — на подарки брату и сестре. Я езжу к ним каждые выходные. Не беда, что добираться из Воронежа в пригород на автобусе несколько часов. Мне для них ничего не жалко.
Детдомовские дети не поймут домашних. Когда я рожу своих детей, я их никогда не брошу. Даже последний кусок хлеба я отдам им — Наташе, Алеше и своим детям.
Я помню, как «домашние» дети в школе держались от нас подальше, обзывали интернатовцев сиротами и бомжами. Даже завуч всегда говорила: «Детдомовские девочки вырастут и станут проститутками, а мальчики — бомжами». Так прямо и говорила.
Но мы не будем такими — ни я, ни Алеша с Наташей. Мы всегда будем вместе, друг за друга горой, мы — одна неразлучная семья.
Сестричке Наташе я советую: если встречаться, то с парнем из интерната. И я выйду замуж только за сироту. Ведь сирота всегда сироту поймет, он не жадный. Он не будет меня пилить каждый день: «Моя квартира, мой диван, мой телевизор, моя тарелка…»
Я мечтаю поступить в пединститут, стать учительницей и получить распределение в райцентр — говорят, там сразу дают квартиру. Тогда я смогу забрать Алешу с Наташей, и мы будем жить душа в душу. Ведь пока я живу в общаге, никто мне их взять не разрешит.
Я знаю, что наша мама из-под Самары переехала в Тульскую область и там отдала в детдом еще одну девочку, нашу сестричку. Зачем нам такая мама? И все-таки мне очень хочется посмотреть на нее. Просто посмотреть. А вдруг она меня узнает?
Детдомовские дети не поймут домашних!
