История о писателе — график одержимого писателя.
«Жанна, сверкая на солнце золотистыми кудрями, обняла его за плечи и дружелюбно улыбнулась. Губки — перезрелые вишни, жаждущие сладких вин и поцелуев, едва слышно прошептали: — Орест Арнольдович, ваше присутствие для меня — самый роскошный подарок».
— Кукарек! — разодрал глотку петух.
— Цыц, — едва не свалившись с перепугу с раскладного стула, машу на него рукой.
— Куку-рек! — петух повторяет свое соло. Уже настойчивее.
Он высоко задрал голову, посмотрел на меня свысока, как на низшее существо. Угрожающе замахал крыльями. Знай, кто здесь хозяин!
К сожалению, петух никогда не ошибается, хоть сверяй часы. Полседьмого. Прошли мои «рабочие» тридцать минут. Ставлю точку. В сердцах прокалываю пастой бумагу. Заправляю толстую тетрадь в штаны, прикрываю сверху рубашкой. Сейчас проснется Лида, не найдет меня в постели, надумает невесть чего. Фантазию имеет, дай Бог. Оно и не удивительно. Жена писателя…
История о писателе — график одержимого писателя
Летом я пишу в сарае, зимой, когда все замело снегом, на кухне возле печки. Всегда тайком, под плотной, темной простыней ночи. Лучше не мозолить глаза родным таким «неблагодарным» делом.
Возвращаюсь домой. Из кухни уже пахнет чем-то жареным. Жена встречает меня в клетчатом ситцевом халате и с большой вилкой в руках. Почему так рано проснулась? Странно. Ей на работу в магазин лишь в девять.
— Я кормил кур, — на всякий случай придумываю алиби.
— Я знаю, — кивает Лида и возвращается к сковородке. — Видела тебя в окно.
Ждем, пока к столу выйдут дети, пока женщина разложит по тарелкам завтрак. На десерт у нас сегодня тортик. Не представляю, по какому случаю, но не спрашиваю об этом жену. Если я забыл какую-нибудь знаменательную дату, она обидится. А обижается Лида всегда «громко» и «угрожающе».
Разрезаю свой кусок на мелкие квадратики, слежу за тем, как дети соревнуются в размазывании своего десерта по тарелкам. Грозное «Прекратите!» заставляет их синхронно застучать вилками. И себе подношу кусок ко рту. Шоколадный, слоеный. Мое сознание слоится как этот тортик. Между тем, что «хочу» и тем, что «надо».
Лида считает мое увлечение глупостью. Пренебрежительно называет рассказы, что выскочили из-под моего пера, мемуарчиками.
— Ты же мужчина. А настоящий мужчина не может заниматься разными глупостями. Думай о завтрашнем дне, — твердит она.
А оно все не думается.
— Другие уже дослужились до высшей категории, а ты у меня все сидишь в специалистах. Разве помешают несколько лишних сотен?
Не помешают. Вот только как втиснуть в ограниченный двадцатью четырьмя часами график еще что-то?
За завтраком несколько раз встаю из-за стола, бегу в свою комнату, к блокноту. А что мне делать, когда подкрепленный вкусным завтраком мозг начинает фонтанировать идеями? На меня подозрительно поглядывает жена. Говорю, что забыл положить в дипломат годовые планы. Лида свято верит, что я бросил свою писанину. Не хочется убеждать ее в обратном. Или будить подозрения.
История о писателе — график одержимого писателя. В школу иду сам. Дети не любят лишний раз светиться в моей компании. Считают, что иметь отца-учителя — это совсем не круто.
На соседнем огороде уже работает Шептуха. Ловко тикает тяпкой по пересохшим от чрезмерной жары комках. Шептуха — настоящая фамилия Насти. Из-за нее она имеет стычки с бабой Василисой, которая подрабатывает на селе знахаркой и шептухой. Приедут к Василисе из другого села клиенты, спросят у прохожих: «А где здесь живет шептуха?», а добрые люди, не уточнив, какая из двух, отправляют их к Насте.
Ох и бушует она. Как-то даже вывесила на своих воротах самодельный борд: «Я не знахарка. Вам к Василисе. Живет через три двора. В побеленном синем доме».
Не любит Настя бабу Василису не только из-за хобби старухи. Василиса — теща Петра, мужчины, за которого она в юношеские лета едва не выскочила замуж. Не раз, проклиная судьбу, Настя шептала: «Старая ведьма! Приворожила парня для своей дочери. Та же страшная и добровольно такую бы никто не захотел».
— Добрый день! — здороваюсь на ходу.
Шептуха не отвечает. Вся в работе. Как парадоксально это не звучит, но ей мешают жить именно цветы. После того, как Петр выбрал другую, Настю отвлек от красоты. В огороде только картофель, свекла, кукуруза, фасолька, лапчатые тыквы. На орехе — ленты для отпугивания ворон, среди подсолнухов — уродливое пузатая чучело.
Шептуха перестала за собой следить, ее красота быстро увяла. Натягивает на себя разные лохмотья, накручивает на голове нечто похожее на тюрбан. Если бы на огороде вместо чучела выставили ее, сомневаюсь, что кто-то бы заметил разницу.
Настя зарабатывает на жизнь тем, что продает на базаре овощи. Каждое утро тянет вверх перегруженную сумками тележку и бубнит что-то себе под нос. Некоторые думают, что заклятия или проклятия. Как-то я приблизился, чтобы послушать. Ритмичное чавканье губами оказалось песенкой. Веселой и жизнерадостной, чего не скажешь по внешнему виду хозяйки.
Странно. Выходил из дома якобы рано, а пришел на работу как раз вплотную к первому уроку. В школе опять нет света. Уборщица ходит по коридору с ручным железным колокольчиком. Минуя меня, зазвенела над самым ухом. «Спеши!».
Забегаю в учительскую за журналом. Вовремя торможу, едва не столкнувшись с директрисой. Бормочу какое-то извинение и здороваюсь, пытаясь слиться со стеной, освобождая ей дорогу. Хватаю журнал, и только возле тех самых «несчастливых» дверей замечаю, что это не 6, а 9-Б.
Пока я заменил журнал и забежал на второй этаж, в моем классе уже началось торжество. Пунктуальный Антон Степанович никогда не опаздывает. Учитель не пришел, учитель уже не придет! Дети бегали классной комнатой, играли в салочки тряпкой для вытирания доски, запускали бумажные самолетики, несмотря на такие препятствия, как парты и стулья.
Объяснив задачи и установив в классе относительную тишину, достаю свой блокнот. Условия мало пригодны для работы, но я не разбрасываюсь свободными тридцатью минутами. Мой рассказ приближается к кульминационному моменту. Жанна никак не может выбрать между двумя перспективными кавалерами. Каждый из них свято верит, что он у нее первый и единственный. А пышногрудая шельма не спешит развеивать их иллюзии.
— Как правильно? — кричит с последней парты Виталик. — В лес или в лес?
— В лес, — механически отвечаю я, и пишу:
За урок успеваю набросать лишь два коротеньких абзаца. Когда наконец раздался спасительный звонок, дети зашумели, повскакали с мест, словно испуганные воробьи. Морщусь. Мне, интроверту, эти звуки кажутся чуть ли не вакханалией. Если бы тишину продавали во флаконах, я был бы в той лавке постоянным клиентом. В нашем селе с выбором работы не очень. Или идти в школу, или на карьер. Сдавая в свое время документы на филфак, я свято верил, что учителя имеют время и на творчество.
В коридоре меня догоняет наша завуч, Лидия Афанасьевна. Одна из тех женщин, с которыми приятно лишь прощаться. Сурово сведя брови, провозглашает:
— Я вас искала.
Лидия Афанасьевна протягивает папку с моим годовым планом.
— Что вы мне подали? Вы читали новую программу?
— Читал, — на самом деле до нее еще не дошли руки, но в споре с завучем главное — не потерять лицо.
— Если бы читали, я бы с вами сейчас не разговаривала.
Отдает мне папку и безапелляционно бросает:
— Перепишите.
Это займет максимум два часа, резерв, которого нет в моем графике.
После третьего урока, перед выходом из школы, заглядываю в канцелярию. Секретарша Галина Павловна и лаборант химкабинет Олечка балуются кофе и конфетами. Женщины, дружба которых напоминает игру щенка, который кружит, пытаясь ухватить себя за хвост. На людях — не разлей вода, за глаза пытаются друг друга подсидеть. Олечка мечтает пересесть в кресло Галины Павловны, а Галине Павловне давно мозолят глаза пол ставки лаборанта. Одалживаю у дам ноутбук, чтобы опубликовать свои творения.
Несколько месяцев назад я еще бродил пухлыми облаками творческого Олимпа. А известная соцсеть помогла мне опуститься на грешную землю. Зарегистрировавшись на фейсбуке, я начал рассылать приглашения на дружбу известным в нашей стране литературным деятелям. Вероятно, они долго чесали затылок, вспоминая, кто я такой. А потом, со спокойной совестью, отклоняли мои запросы.
Но я все равно не покину тот литклуб. Все писатели немножко нищие. Нам так нужны положительные отзывы. Без них ежедневная творческая работа кажется совершенно бесперспективной.
Возвращаю лаборанту ПК, ставлю печать в личной карточке одного из моих учеников. Счастливчик! Едет в Польшу. Я тоже счастливчик. Иду домой. И я буду не я, если не выкрою в своем графике часок-другой для любимого дела.
Пообедав вчерашним борщом, возвращаюсь «к Жанне». Пишется легко, слова покорно ложатся на бумагу, в груди тепло, словно от рюмочки домашнего винца. Непросто заниматься тем, что никому не нужно, и не потерять вдохновения.
Вероятно, создавая меня, Господь был настроен на эксперименты. Уже не получается обходиться без того, без чего раньше спокойно жил. Это как наркотик. Как мой сосед Степан без бутылки. Видимо, муза подцепила меня на свой крючок.
Жара свирепствует. От нее плавится и техника, и мозги. Я же описываю прохладные предвечерние часы. На столе у Жанны весело мигает коптилка. Женщина читает очередное романтическое послание, не понимая, кому из избранников оно принадлежит. За окном шелестит старым брезентом ветер, разгоняя по углам таинственные тени.
— Там пришел Петр, — в дверях появляется Лида. От него снова пахнет тмином и пирожками. Ароматы, «заимствованные» из кондитерского отдела их магазина. — Ты не забыл, что собирался с ним на поле?
Проблема в том, что Лиде кажется, будто меня постоянно нужно подталкивать. Иногда слегка, иногда применять грубую движущую силу.
История о писателе. Копаем картошку, пока солнце не собралось на заслуженный отдых, а комары вконец обнаглели. Я взял с собой на поле карманный блокнот, и несколько раз, пока Петр бегал на перекур, спрятавшись за снопами, конструировал запутанные сюжетные линии.
Когда же пришло время идти домой, и я не нашел в кармане записную книжку, то едва не потерял сознание. Там наработанный месяцами материал, то, чего уже не воссоздать. Оббегал вдоль и поперек тропинки вокруг снопов, ощупал колени в траву, «просканировал» взглядом картофельное поле. Пока не услышал за спиной:
— Привет, Тоха!
За мной, улыбаясь, следила кухарка Зина. Женщина работает в единственном в нашем селе кафе и, несмотря на свои сорок два, любит коротенькие мини-юбочки.
В юности Зина удачно выскочила замуж за военного. Три года как овдовела. И теперь не обходит своим вниманием ни одного мужчины на селе.
— Что ищешь? Вчерашний день?
Зина — это прототип моей Жанны. Такая же волевая и бескомпромиссная личность.
— Похоже на то.
— Иди сюда, — поманила меня за другой край скирды. — Это очень важно.
Но иногда, идя за знакомым голосом, можно попасть в большую беду.
— А, может, ты ищешь это? — она помахала перед моими глазами моей же записной книжкой, отскочила в сторону. И снова стала походить на двадцатилетнюю. Тонкая, упругая фигура, длинные ноги, аппетитные округлые бедра. Зинка — словно картина импрессиониста. Вблизи — ничего особенного, издалека — шедевр.
— Отдай, — бросаюсь за ней.
— Что это у тебя? Мемуарчики?
— Отдай, — очередная попытка поймать Зину превратилась в полное фиаско.
— Верни, — в третий раз в моем голосе уже слышалось мольбы.
— Верну. За вознаграждение.
— Какое? — робко интересуюсь.
— За поцелуй.
Голова идет кругом. Она что, шутит? Боюсь, что нет. Подошла, подставила мне щечку. Но в последний момент, когда я уже «нацелился» на рихтованную румянами щеку, резко развернулась, заставив целовать ее в губы. Они были влажными, горячими, и пахли мятными конфетами. Долгий поцелуй, от которого пробрало до дрожи, будто я одним махом осушил целую бутылку холодной минералки.
Зина вернула мне тетрадь, и мы быстро распрощались. Я был уверен, что она будет молчать. И про поцелуй, и про мой дневник.
На часах уже начало восьмого, но с поля так просто не уйдешь. Петр где-то раздобыл бутылку водки. Не выпьешь с этим старым огрызком, будешь иметь потом хлопоты. Он — председатель родительского комитета. Напишет директору школы на тебя жалобу. Уже не раз так делал в «учебных» целях.
История о писателе. В четверть десятого, поужинав с женой и проверив детям домашние задания, возвращаюсь в свою комнату. С мыслью: «Что бы на моем месте делала перегружена домашними хлопотами женщина? Как бы все успевала? Трудно представить».
Больше часа уходит на редактирование учебного плана. Далее — стопку тетрадей. Завтра «счастливый» день. На очереди два диктанта, поэтому не нужно готовиться к занятиям. От работы с детьми у меня мигрень, от постоянного сидения за письменным столом — не менее неприятная болезнь. Правда, улучшение наступило довольно быстро. Как только я узнал, каким образом проводится обследование кишечника.
Спину тянет и колет. Раскладываю тетради на полу, выгибаюсь на ковре английской буквой «S». Говорите, что хотите, но я уверен, что эту позу запатентовали именно учителя.
Каждый день представляю, как пишу заявление на увольнение. И каждый раз мысленно его рву. Я зарабатываю на своей писанине? Пока что нет. Единственное мое достижение — бесплатная публикация в нескольких литературных журналах. Смогу ли я прокормить себя сочинительством завтра? Не смогу. Эти мысли сразу делают меня трезвым. Как чашка хорошего кофе.
Отчаянно зевая, приближаюсь к сцене с автокатастрофой. И никак не могу решить: убить Жанну или пусть живет? «Нет, — подсказывает внутренний голос. Горе тоже помешано на творчестве. — Такой финал — будто заплатка на элитном платье».
Из соседней комнаты доносится смех жены, которая смотрит свой любимый сериал. Не впервые ловлю себя на мысли, что ей завидую. Я же добровольно лишил себя таких будничных радостей, как вечерний просмотр телепередач. «Ради чего? Зачем мне все это?». Вопрос, на который никак не нахожу ответ. А поэтому и не сильно переживаю. Чувствую — нужно!
— Там что-то с антенной, — открывает дверь Лида. — Не работает третий канал.
Стону, а хочется выть. Только мое воображение запестрило неплохими идеями. Если я немедленно не перенесу их на бумагу, потом уже ничего не вспомню. Хочется «неприкосновенности». Хотя бы на несколько часов. Ну почему писатель не может просто писать?
— Быстрее, — подгоняет жена. — Ты же у нас в семье единственный мужчина.
Я уже готов согласиться с тем, что я не настоящий мужчина. Чтобы мне только дали покой. Но встаю, иду. Дергаю антенну, кручу колесико настройки, добиваясь более-менее четкой картинки. И возвращаюсь к себе, пока Лида не завела свой вечерний хит:
— У людей нормальные телевизоры, иностранные. С пультами. А такой, как наш, уже не купят и на детали.
Прямой и грубоватый намек, требование брать дополнительные часы, проходить аттестацию. Ради этого мне придется отказаться от своего хобби. А муза откажется от меня. Взаимно. Знаем, проходили.
Отказаться и сдать свою мечту? Никогда…
В пояснице что-то колет, разражается длинными болезненными спазмами. Едва доползаю к кровати, увлекая за собой книгу. Погружаюсь под одеяло. Что хорошо для поясницы, плохо для глаз. А, пусть! Должен обогащать свой куцый словарный запас, читать минимум по двадцать страниц в день. Иначе собьюсь со своего графика.
История о писателе
