Муза художника. Думаете, легко в моем возрасте изображать наивную шестнадцатилетнюю девочку? Это с моим-то жизненным опытом, которого хватит на четверых таких девиц! А этот трогательно-невинный взгляд из-под накладных ресниц? И это после пяти мужей, двух официальных и трех гражданских браков!
Муза художника
Но я актриса! Я служительница Мельпомены, и я не могу жить без театра. Даже если он находится в таком полуподвальном помещении, как наш Театр юного зрителя, я не перестаю любить его. Много лет назад на вступительных экзаменах в театральный я читала известный монолог со словами «Любите ли вы театр так, как люблю его я».
Тогда я даже представить не могла, что это коснется меня настолько буквально. Что мне придется играть в частной лавочке, которую называть театром поворачивался язык только у главного режиссера. Все актеры прощали ему это святотатство лишь потому, что кроме высшей нервной системы существует еще и пищеварительная. Знаю, из уст служителя Высокого Искусства это звучит слишком приземленно, но что делать?
Администратор ТЮЗа, по совместительству являвшаяся женой режиссера, обладала удивительным талантом по части коммерции. Эта особа была способна прокручивать такие хитрые комбинации, которые простому смертному не под силу. Каким-то невероятным образом ей удавалось распространять билеты на все спектакли, благодаря чему в театре всегда был аншлаг, актеры обеспечены работой, а их семьи — средствами. Почему я пошла, работать именно в этот театр? Да просто выбора не было! Ну, посудите сами: в городе помимо ТЮЗа всего три приличных театра — выбор невелик.
Главный режиссер «первого…» — мой бывший муж. Будучи замужем, я грелась в лучах его славы, легко получала главные роли, и все бы ничего, но… шлейф его романтических связей был нескончаемо длинным, и не в моих силах было его прервать. После развода моя жизнь в театре напоминала сказку, где события разворачивались в необычной последовательности, с точностью до наоборот.
Бывший муж из принца превратился в отвратительного грызуна. А я из примы — в незаметную «замарашку» на второстепенных ролях. Я ушла, гордо хлопнув дверью.
Во «второй…» театр пробоваться было бесполезно: весь состав из «заслуженных» и «народных». Поговаривают, что даже сторож дядя Федя и тот в прошлом — «герой социалистического труда».
Мне ничего не оставалось, как пойти в «третий…». Вот тут-то и появился мой второй муж. Король умер! Да здравствует король! Конечно, если бы тогда не опоздали с третьим звон ком, вряд ли я пошла бы замуж. А так… антракт затянулся. Зашла в гримерку — подправила румяна, прическу, — а звонка нет. Спустилась в буфет, выпила кофе — не звонят! Сижу, размышляю: «Куда бы мне еще сходить?» И в это время, ну как нарочно, появляется некто по фамилии Толстосумов и, падая передо мной на колени, заявляет: — Офелия, пойдемте со мной в загс!
Пожалуй, это был самый короткий мой брак. И дело совсем не в том, что он оказался простым инженеришкой, как выяснилось в скором времени, а не олигархом (несмотря на звучную фамилию). Просто я не могла жить с примитивом, который был не способен отличить сонеты Шекспира от Петрарки.
Ничтожный обыватель! Он абсолютно не был знаком с кулуарами светской жизни. С ним же поговорить было не о чем. Для него «Ришелье» — это французский кардинал, тогда как каждый мало-мальски образованный человек знает, что это название ресторана. Кстати, именно там я и встретила своего теперешнего мужа. Мы всей труппой отмечали премьеру спектакля. И вдруг… подошел он и, с грациозной элегантностью отвесив поклон, представился: — Художник Смирнов-Водкин.
Я была сражена. Его запавшие усталые глаза горели так вдохновенно! А сколько благородства было в редеющей шевелюре! Но больше всего меня поразили его аристократические пальцы. Да, это были руки художника, руки творца гениальных полотен. Правда, ему еще только предстояло их написать, когда-нибудь в будущем… А к моменту нашей встречи Смирнов-Водкин находился в поиске вдохновения и… денег.
Как выяснилось позже, он не продал ни одной картины, но успешно вынес все мало-мальски ценные вещи из квартиры, оставив самое «дорогое» — свои полотна и кота Людовика, жалобное голодное мяуканье которого то и дело прерывало наши разговоры о высоком искусстве во время моего первого визита к художнику.
Когда я увидела, в какой нищете творит Гений, поняла: если с ним что-либо случится, человечество мне этого не простит. Тогда и приняла решение стать музой и спонсором. Для этого пришлось использовать свои старые связи, все полезные знакомства, наконец, личное обаяние. Но зато, ни один спектакль в театре не проходил без моего участия. Высокое искусство требовало очень много денег. Одни только багеты чего стоят! А для натюрморта «Плоды Венеции» я вообще потратила весь месячный оклад!
В перерывах между репетициями я, муза художника, мчалась на рынок с авоськами, затем домой: чтобы накормить Гения. Я умудрялась одновременно растирать краски, помешивать борщ и сдерживать порывы Людовика, пытавшегося оставить свой «автограф» на картине. Затем опаздывала на репетицию, на ходу читая новый сценарий и отмывая Людовика от кисти великого мастера.
В течение долгих месяцев после каждого вечернего спектакля я стояла по нескольку часов, облачившись в белую простыню, — позируя для очередного шедевра. С нетерпением ожидая, когда иссякнет его желание творить, и он уйдет черпать новые творческие идеи во сне. Тогда я бесшумно, чтобы не потревожить дремлющего Гения, убирала полотна, кисти и превращала «мастерскую» в кухню, чтобы завтра утром все повторилось снова.
И все-таки денег, заработанных в театре, катастрофически не хватало. Мне пришлось урезать наш бюджет на питание. «В конце концов, — успокаивала я себя, готовя яичницу с макаронами на завтрак, — Леонардо да Винчи вообще рисовал на голодный желудок». Но Смирнов-Водкин явно не собирался следовать примеру великого живописца. И вот однажды, не обнаружив в тарелке привычного ростбифа, он с видом мученика поднялся из-за стола и ушел готовить мольберт для работы.
— Ты-то чего ждешь? — гневно спросила я Людовика, который с недоумением смотрел на свой завтрак из каши.
Он взглянул на меня с видом оскорбленного монарха и завопил во всю силу кошачьего горла: «Мяаааа-са!..» — и гордо удалился царственной походкой в спальню, вслед за хозяином.
Мое чувствительное сердце дрогнуло. И я решила принести себя в жертву искусству, уйдя из большого театра в маленький ТЮЗ, где денег, однако, платили больше. Через пару репетиций мне уже предложили роль Белоснежки.
— Перед вами замаячила перспектива, — подбодрил меня Гном — Иванов.
— Ходят слухи: режиссер собирается заменить Дюймовочку, — заговорщицким тоном добавил Гном — Сидоров.
По возвращении домой мне стало грустно: участь Агнессы Павловны, которая бессменно в течение тридцати лет играет Дюймовочку, меня не вдохновляла. Согласитесь, как-то не совсем приятно уйти на пенсию Мальчиком-с-Пальчик. И мне так захотелось сыграть в своей жизни еще хотя бы одну драматическую роль. Я даже тайком репетировала на кухне монологи Анны Карениной и Офелии. И, судя по реакции Людовика, весьма недурно… Но хотелось найти более благодарного зрителя. И я его нашла, да так нежданно-негаданно, что сама удивилась.
Как-то администраторша нащупала «золотую жилу» в виде престижных и дорогих лицеев. Помню первый спектакль. Избалованные чада обеспеченных родителей равнодушно взирали на жалкие попытки актеров перекричать звонки мобильных телефонов в зале. После первого же акта Баба-Яга охрипла, и ее пришлось срочно заменить Агнессой Павловной, увидев которую без грима Кощей Бессмертный тоже занемог и стал просить у режиссера «скорой смерти» в начале следующего акта. Спектакль вытянул на себе Серый Волк, который, сбросив Ивана Царевича, «придушил» Кощея Бессмертного на глазах изумленной публики.
После спектакля, подсчитав заработанные непосильным трудом деньги, наша «первая леди» осталась довольна.
— Не забывайте, — вдохновенно сказала она, прикрыв хищное лицо маской гуманизма, — театр выполняет еще и воспитательную функцию. Так почему бы нам с педагогами не объединить усилия? Или кто-то думает иначе?
Возразить — означало посеять зерно сомнения относительно уместности своего пребывания в театре. Поэтому все актеры дружно бросились «сеять разумное, доброе, вечное» на подмостках актовых залов и просто в фойе школ.
В тот роковой день мы играли «Белоснежку и семь гномов». Дирекция лицея превратила наш спектакль в культурно-развлекательное мероприятие для детей и родителей. Поэтому в зрительном зале было достаточно много взрослых. Выйдя на сцену, я обомлела, увидев в первом ряду свою первую любовь Вовку Кузякина. С лоснящейся лысиной и в дорогом костюме, он олицетворял успех и благополучие, которые ко мне, увы, так и не пришли. Я стояла одна среди нелепых декораций, в глупом смешном наряде, растерянно глядя в зал.
«Ну и чего ты, красавица, добилась, играя в этом балагане?» — спрашивало его самодовольное лицо. «Я актриса!» — кричала моя душа. Даже отвернувшись, я спинным мозгом ощущала, как его толстые губы расплываются в издевательской улыбке. «Я актриса!» — бешено колотилось мое сердце.
Стояла, стиснув зубы, и не замечала ничего вокруг: ни подсказок суфлера, ни угроз режиссера. Все звуки утонули в тишине, и только в моих висках стучало: «Я актриса». Очнулась только когда на сцену выбежали гномы и, взяв меня в кольцо, стали оттеснять за кулисы. Тогда я вырвалась из «окружения» и заговорила. Только вместо текста Белоснежки, я стала читать… монолог Марии Стюарт перед казнью.
Обалдевшие гномы, какое-то время, молча, слушали мою обличительную речь, затем с криками, разбежались по сцене и забились по щелям. А я продолжала читать — громко, страстно, вдохновенно! Еще никогда я не была так искренна и натуральна. Даже зал притих, забыв о мобильных телефонах и срочных валютных операциях.
После скандального провала спектакля домой меня отвез Вовка Кузякин. Я была почти в бессознательном состоянии, но помню, как, передавая меня Смирнову-Водкину, он сказал:
— У вас необыкновенно талантливая жена, и я горжусь тем, что имею честь быть лично знакомым с ней.
Я слегла на долгих пять дней. Врач прописал мне покой, и даже «августейшая» особа не смела, мяукнуть, чтобы не потревожить мой сон. Впервые за долгое время я получила возможность отоспаться и отдохнуть.
Во время моей болезни муж написал с меня портрет и продал какому-то дипломату из Великобритании как портрет Марии Стюарт. Вырученные деньги позволили сделать ремонт в квартире и купить новую мебель. Недавно с большим успехом прошла выставка работ Смирнова-Водкина. Не были? Ничего удивительного — не у всех есть возможность поехать в Великобританию — страну подлинных ценителей искусства.
Как и следовало ожидать, из Театра юного зрителя меня уволили. Роль Белоснежки, по слухам, достанется небезызвестной Агнессе Павловне. Так что у нее скоро дебют. А у актера, игравшего Кощея, — юбилей, который он собирается отпраздновать на сцене. Теперь по всему городу расклеены афиши «Бессмертный Антон Константинович прощается со сценой».
Я собиралась последовать его примеру, но недавно в моей квартире появился режиссер «второго…» театра. По воле случая, он вместе с сыном был тогда на спектакле и стал (как он заметил) свидетелем моего блестящего выступления. Сказал, что давно подыскивает актрису на роль главной героини в своем спектакле. Так я оказалась в числе «заслуженных» и «народных». Ну вот, кажется, ничего не забыла. Думаю, этого материала вам для статьи достаточно…
— Спасибо, Изольда Тихоновна. Материала действительно много — на целый разворот. Жаль, что у меня в газете всего одна колонка.
— Вот как? Ну, ничего, так даже лучше.
Пусть зритель знает: главное для Изольды Величко — не слава, главное… Ой, извините. Наш дядя Федя идет…
Федор Степанович, вы переделали афишу, как я просила?
— Конечно, ваше имя — в центре и буквы увеличены в два раза.
— Хм-м. Почему в два? Кажется, я просила в три. Ну ладно, это детали. Так на чем я остановилась? Ах да, слава. Слава для актера — ничто, главное — любовь к искусству! Любите искусство в себе, а не себя… Любочка! Любочка, куда вы так несетесь? Вы уже подготовили мой костюм? Я должна сегодня блистать.
Наша костюмерша. Такая легкомысленная особа… Вечно она в движении. Атак нельзя! Запомните, переступая порог театра, человек должен оставлять свои проблемы и домашние заботы на вешалке. Да-да, именно там, откуда и начинается театр… Кстати, совсем забыла, я — муза художника — оставила у гардеробщицы тети Глаши консервы для Людовика. Надо сейчас же забрать.
Вы не слышали, третьего звонка еще не было?..
Муза художника
