Праздник удался – женская история

Праздник удался – женская история. Аленке было тринадцать лет, когда она стала тетей. Сын старшей сестры Мишка, был таким хорошеньким, что Аленка плавилась от нежности к своему крохотному племяннику.
Сестра жила в городе, и Аленка очень скучала по Мишке. Она не просто скучала. Она тосковала, она печалилась и никак не могла дождаться лета, потому что летом Мишку обещали привезти к бабушке, Аленкиной маме.
Аленка представляла, как она будет держать его шелковые пальчики в своих руках, как он будет улыбаться, и ей даже становилось неловко перед любимой куклой Милей за то, что Миля оказалась на втором месте.
Аленка уже давно не играла в куклы, но Милю очень любила. И даже тайком от всех укладывала ее спать по вечерам. Миля всегда сидела на письменном столе, где Аленка делала домашние задания. Там же безропотная кукла и ночевала, заботливо прикрытая пуховым платком.
По-прежнему Аленка укрывала свою молчаливую подружку, но очень хотелось укрывать маленького Мишку – настоящего, живого.
Счастье свалилось на голову совершенно неожиданно. Сестра училась в университете, и на время зимней сессии Мишке нужна была нянька. Решено было обратиться за помощью к бабушке, и та была согласна, но перед самым отъездом заболела.
Все остальные родственники были привязаны каждый к своей работе, поэтому выбор пал на Аленку.
Она даже не представляла себе, что ей могут доверить, и от этого радость была еще большей. Вслух она боялась выражать эмоции, чтоб не передумали, но моментально собралась в дорогу. Взяла с собой ручку и тетрадку, чтобы писать маме письма; маленькое зеркальце в пудренице без пудры, щетку для волос и старый кошелек.
За ней специально приехал Мишкин папа. Маме, наверное, жалко было отпускать Аленку на целый месяц, и она почему-то сказала на прощанье: «Смотрите, не обижайте ее».
Был декабрь, конец года. На носу — каникулы и елка в школе, но что такое Новый год по сравнению с Мишкой! Ехали в большом красном автобусе. Всю дорогу Аленка улыбалась, все еще не веря в происходящее.
Она представляла, как удивится Валюшка, соседка по парте и ближайшая подруга, что Аленки не будет в школе на празднике. Они с Валюшкой всегда были вместе, и даже карнавальный костюм «графини Вишни» себе сшили. Конечно, очень хотелось повеселиться в этом костюме, но вот такие получились обстоятельства.
Зато она будет называть Мишку графом Вишенкой-Мишенкой, и сама она теперь самая что ни на есть настоящая тетка Вишня. Только она не будет надоедливой и противной, она будет доброй теткой, и Вишенка будет ее любить.
Через три часа большой красный «Икарус» въехал в тот город, где жил Мишка. От вокзала надо было, еще проехать тридцать минут троллейбусом, а потом столько же времени пройти пешком. Это были бесконечные два раза по полчаса, и Аленка еле сдерживала себя, чтобы не прыгать на одной ножке и не кататься по замерзшим лужам, ведь она была такой взрослой нянькой, а нянькам неприлично хохотать и кататься на льду.
И вот, наконец, они пришли. Мишкин папа толкнул калитку в высоком дощатом заборе и повел Аленку по узкой дорожке к маленькому домику. Это был очень симпатичный флигель с небольшими окошками и веселой зеленой крышей.
Флигель казался маленьким из-за высоких сугробов снега, которые доставали домику до самых окон. Во дворе было тихо и по-зимнему таинственно. Мишкины родители были студентами, поэтому снимали флигель на окраине города, экономили на оплате за жилье.
Но Мишке было все равно, кто были его родители; он также не волновался о том, что наступила зимняя сессия. Зато Мишка очень обрадовался Аленке, хоть и не помнил ее, потому что ему было всего четыре месяца отроду.
Аленка подошла к нему и удивилась, что он умеет так искренне радоваться.
Внутри флигель был еще меньше, чем казался снаружи. В комнате под окном стоял письменный стол, по обе стороны которого расположились две кровати: одна — для родителей, вторая для Мишки.
Между ними было места ровно на одну раскладушку, но если ее поставить, то пешеходных путей совсем не останется. Кухня была еще меньше — кухонный небольшой столик да печка. Между печкой и стенкой устроили для Аленки постель на полу. Было очень неудобно и жестко, зато по-сказочному.
Сначала Аленка даже боялась спать, потому что на ночь дверь в комнату закрывали, и Аленка оставалась совсем одна, но она старалась думать только о хорошем и поскорее уснуть, чтобы страха было меньше.
Аленку обучили топить углем печку и варить манную кашу для племянника. Это было совсем несложно. Главное — добавить в кипящее молоко манной крупы не больше, чем одну чайную ложку, и немножко сахара. Каша получается жидкая, и Мишка легко высасывает всю бутылочку.
Топить печку, то есть время от времени подбрасывать уголь, было даже интересно. Аленка придумала себе игру, чтоб веселее было: если удастся не рассыпать уголь на плиту, присваивает себе почетное звание кочегара; а если все-таки рука дрогнет, и угольки вывалятся из лопатки надо сделать вид, что ничего не случилось.
Быстренько смести все веником прямо в печку подождать следующего раза, чтобы все-таки получилось: кочегар должен быть ловким.
Аленкин отец работал истопником в школе. Она не раз забегала к нему и видела, как отец работает. Его движения были несуетливые, хозяйские; у него никогда не вываливался нечаянно уголь из большой лопаты. Отец шутливо называл себя кочегаром, а Аленку — сыном кочегара.
Но звучало это не менее достойно, чем «дочь профессора». Отца звали Михаилом, и он очень гордился тем, что внуку дали такое же имя.
Внук кочегара, граф Вишенка, деловито посапывал в своей маленькой деревянной кроватке. У Аленки были сделаны все дела – поглажено Мишкино белье после стирки, остывала манная каша и уютно топилась печка.
Время от времени из топки выпадали маленькие горящие угольки, и тогда небольшой пятачок пола перед печкой на секунду освещался слепящим оранжевым светом. Студенты-родители давным-давно убежали по своим делам и возвратятся не раньше шести вечера.
Аленка сидела у окошка, подперев щеки руками, и мечтательно наблюдала, как падает снег. А он падал действительно хорошо. Про такой снег говорят, что он летит хлопьями. Казалось, что это такие маленькие легкие парашюты, на которых прилетают сказочные существа.
Парашюты медленно и мягко садятся на сугробы, а с неба все плывут и плывут новые. И никто им не мешает — нет ни ветра, ни мороза; все так по-новогоднему хорошо. И топится печка, и спит маленький любимый Мишка.
Когда Мишка просыпался, он не плакал. Он сразу же начинал повторять свое «бу-бу-бу», «на-на-на», играться ручками и доставать погремушки. Аленка подходила к нему и взрослым ласковым голосом спрашивала: «А кто это у нас проснулся?.. Кто это такой хорошенький?.. Кто будет кушать?..»
Мишка от восторга начинал дрыгать ногами и махать руками. Сначала он веселился, потому что к нему подошли и заговорили, потом веселился сам по себе, потому что ничего нет прекраснее на свете, чем бежать куда-то руками и ногами.
Потом он вдруг переключался на собственный вкусный кулачок, и Аленка понимала, что пришло манно-кашное время. Кушал Мишка смешно и аппетитно. Всем своим видом он выражал, что занят крайне важным делом.
После манной каши на графа нападала благостная вальяжность. В такие моменты он распевал свои песни — длинные, сытые, без единой согласной буквы.
Перемена мокрых ползунков происходила совершенно безболезненно. Так как Аленка любила брать Мишку на ручки, а Мишка сразу же полюбил свою юную тетку. Аленке не было скучно с этим маленьким бархатным существом, она никогда не уставала.
Иногда ей в голову приходила беспокойная мысль: а как же Мишка будет без нее, когда закончится зимняя сессия?
Так пролетело несколько предновогодних дней, и в воздухе уже пахло елками и подарками. Однажды Вадим и Вика, Мишкины родители, затеяли шутливую перепалку. Вадим тайком от Вики хотел выкурить сигарету, хотя еще неделю назад дал слово, что больше не будет.
Они тогда торжественно соорудили копилку из куска фанеры. Получилась она в виде кубика. На каждой стороне нарисовали Вадима в образе здоровяка, а под ним надпись: «Столько денег у тебя накопится к следующему Новому году». Имелось в виду, что в копилку надо вбрасывать те деньги, которые могли бы быть потрачены на сигареты. На следующей стороне кубика – «…к концу десятилетия», на остальных — «… столетия» и «…тысячелетия».
Предполагаемые денежные суммы впечатляли, особенно те, до которых невозможно дожить. И вот Вадим выдержал только одну неделю. Вика застукала его на горячем, но Вадим кокетничал и отнекивался, а Вика тоже кокетничала и утверждала, что сигарета зажата у него в кулаке.
Аленке нравились такие игры, и она с горящими глазами бросилась участвовать в веселой кутерьме. А так как в ее сознании закрепилось то, что курить все-таки вредно, то она «помогала» Вике:
– Вот у него в руке сигарета, вот! – и попыталась разжать Вадиму кулак, чтобы окончательно вывести его на чистую воду. Но Вадим вдруг перестал кокетничать и со злым выражением на лице больно толкнул несколько раз Аленку в плечо:
– А ты не лезь! Иди отсюда!..
Повисла неловкая пауза. Вадим уже сообразил, что сделал плохо, и злое выражение сменилось растерянным. Он стал виновато оправдываться:
– Аленка, извини, я не прав. Ну, извини!
Но Аленка уже знала, что не простит и не извинит. Когда-нибудь — может быть. Только не сейчас. Она медленно прошла три своих детских шага к себе за печку, медленно укрылась с головой одеялом и стала тоскливо, беззвучно и горько плакать в подушку, изо всех сил подавляя рыдания.
В голове, как всхлипывания, отрывками возникали обиды: «Я даже на елку в школе не попала… было так весело… Вике можно, а мне нет… зачем так больно толкать, а слова зачем? Я же им Мишку… К маме хочу…»
Она привыкла спать за печкой на полу, но сегодня ей там было слишком жестко и слишком холодно, потому, что ее обидели – совсем как Золушку, а Золушка была добрая.
Аленка не помнит, когда она уснула. А утром было тридцать первое декабря, и было воскресенье. Все должны были быть дома, но Вадим куда-то ушел, не поднимая на Аленку глаз.
Возвратился он только к обеду и сказал Аленке:
— Сегодня вечером пойдем с тобой в цирк на новогоднее представление, я взял билеты.
Чуткое детское ухо уловило интонацию Вадима. Он понимал, что сделал некрасиво. Но то, что Аленка прибавила хлопот перед Новым годом, и противное чувство вины, от которого он никак не мог избавиться, все равно его раздражало.
К тому же было совершенно очевидно, чья инициатива была с этими билетами в цирк, потому что Вика упорно делала вид, что Вадим сам все придумал.
– Я не пойду никуда, — безразлично и глухо сказала Аленка. Ей не хотелось делать назло Вадиму, но и неискреннего праздника тоже не хотелось. Аленка росла понимающим, неизбалованным человечком. Она никому не была в тягость, никого и никогда не доставала детскими просьбами и капризами. Она всегда видела, кому плохо.
А если плохо было маме, Аленка подходила к ней, обнимала, что-нибудь рассказывала и не отпускала маму до тех пор, пока та не улыбнется в ответ и не посмотрит на нее лучистыми глазами. Сегодня она понимала, что Вадиму не столько хочется сделать Аленке праздник, сколько отработать свой поступок, как бы купить индульгенцию на спокойную совесть.
От этого было противно и потому не хотелось такого неискреннего праздника. Но Аленка также понимала, что если откажется от цирка, то сделает плохо Вике, а Вика была не виновата, хотя до сих пор Аленка не могла понять, почему за одну и ту же спрятанную сигарету Вадим вступает с Викой в какую-то веселую игру, а ее, Аленку, больно бьет по плечу.
Но у Аленки было доброе сердце, и, немного поколебавшись, она все-таки решила идти в цирк. Ради Вики. Пусть сестра думает, что все хорошо.
В цирке Аленка была впервые. Вадим был веселым. То ли от цирка, то ли оттого, что совесть теперь на месте. Но на Аленкино грустное настроение шумный фейерверк чужой радости действовал с обратным эффектом. Праздник угнетал. Ни звери, прыгающие через горящие обручи, ни смешные клоуны, ни музыка и аплодисменты, ничто не достучалось до маленького обиженного сердечка.
Аленке хотелось только одного: быстрее уйти отсюда, где всем так весело, взять на руки Мишку и прижаться к его теплой щечке. Вадим поглядывал на Аленку. Он понимал, что ничего не получилось.
Во время антракта он вышел и возвратился с чудесной вещью. Это была невозможно красивая зелено-красная дерматиновая театральная сумочка с золотистыми звездочками. А может, большой кошелек.
– Это тебе. – Он протянул Аленке подарок.
Ей так захотелось обрадоваться, но она не смогла. И сумочка, и цирк были слишком большим утешением, но этого никто не мог понять, а она не умела объяснить.
Ей было бы достаточно, чтобы старшая сестра обняла и погладила молча по голове. А Мишка бы улыбнулся и протянул свои ручки. И все было бы хорошо. И оттаялось бы, и вернулась бы радость, и наступил бы Новый год…
Прошло много лет. Так много, что хорошенький шелково-атласный Мишка стал высоким и сильным самостоятельным парнем, а его юная тетка – красивой женщиной.
Давным-давно уже казались смешными детские обиды, но по-прежнему становилось грустно, когда Аленка смотрела цирковые программы. Однажды перед Новым годом в дверь позвонили. На пороге стоял взъерошенный, счастливо улыбающийся любимый племянник:
– Вишня моя, привет! — весело поздоровался он.
– С Новым годом! Сегодня у нас будет удивительный вечер. Только не отказывайся!
И протянул Аленке подарок – хорошенькую театральную сумочку, а в сумочке – билеты… И наступил праздник. Настоящий, с елкой, слонами, клоунами и заразительным цирковым весельем.

Праздник удался – женская история