Первые подозрения, что я неродная дочь, зародились во мне лет в 13. К 14-ти подозрение оформилось в устойчивую мысль, а в 15 я уже была абсолютно уверена, что мама взяла меня из детдома и так и не смогла полюбить как родную.
Маме все было не так: то почему пришла из школы рано, то почему так поздно, то почему сидишь дома, то почему ушла, то почему не заходят одноклассники, то почему они явились все сразу.
И еще миллион таких «почему», которые, кстати, были, всегда, но, раньше не раздражали. Да раньше вообще все было не так!
Неродная дочь
Мама казалась ангелом, ей хотелось подражать, ее хотелось слушать. Особенно я любила ее рассказы о папе, который героически погиб во время пожара, когда мне не было еще и двух лет. Ввиду такого нежного возраста, папу своего я, естественно, помнить не могла, но любила и восхищалась им как героем. А что, не герой, что ли?
Представляете, идет себе мой папочка после работы домой, молодой и красивый, к такой же молодой и красивой жене и маленькой доченьке и вдруг видит — из соседнего дома вырываются языки пламени. А он знает, что в этом доме живет семья с маленьким ребенком, но снаружи на двери замок, а изнутри — плач ребенка. Времени на раздумье, сами понимаете, у моего папочки нет, он выбивает окно и вскакивает в горящий дом. В окно он успевает выбросить ребенка, но самому выскочить не удается, рушится балка, а потом и крыша.
К приезду пожарных и дом сгорел, и папа погиб, и мама — вдова, и я — почти сирота. Правда, похороны — с почестями, как рассказывала мама, а могила — с памятником. На эту могилу мама сама ходила через день и меня приучила к тому же, цветы носить и делиться с папой всеми новостями. Я делилась, и новости мои из хороших и очень хороших потихоньку стали превращаться в плохие и очень плохие.
Я жаловалась в основном на маму, которая не пускала на дискотеку, не разрешала пойти с классом в поход, запрещала приходить позже 10 вечера, а потом еще, еще и еще миллион таких еще. Недовольство накапливалось и росло как снежный ком, и вдруг возникла мысль: «Да родная ли она мне, если так относится, притесняет, ограничивает буквально во всем?» Мысль- неродная дочь — имела право на жизнь, она мне даже понравилась, эта мысль имела под собой почву.
• Главный козырь, подтверждающий ее правильность, — отсутствие в семейном альбоме моих фотографий лет до трех.
Вы можете себе представить, их не было ни одной, после трех — полно, а до — ни одной. Спрашиваю маму, почему? В ответ она старается изобразить искреннее удивление, делает круглые глаза: «Неужели нет? Ай-ай-ай, где-то затерялись, надо поискать». До сих пор ищет.
А если пойти дальше простым логическим путем, то получается, что и легенда о папочке-герое — липовая, то есть герой был, родного папочки — не было. Помню, однажды попросила маму показать место гибели отца или хотя бы дом, где мы тогда жили, ведь он был неподалеку. В ответ услышала очередную байку, что жили мы тогда в частном секторе, теперь там построен большой микрорайон, короче — все кануло в Лету, концов не найдешь.
Хорошо, места трагедии нет, но люди, же должны остаться, та девочка, которую папа спас, ее родители. Оказывается, и людей этих нет, то есть они где-то есть, но не в нашем городе — уехали погорельцы от тяжелых воспоминаний подальше. Все понятно, круг замкнулся, ни на один вопрос — ни одного вразумительного ответа. И тогда своими горькими мыслями я поделилась с подружкой. Ей-то понять меня было проще простого — сама жила практически без матери. То есть мама у нее была и даже очень заботилась о Насте, но на расстоянии, потому как уехала на заработки в Италию.
Настя осталась с папой в большой 3-ком-натной квартире и жизнью своей была довольна — папа не притеснял, ему было, по большому счету, все равно. Настя предложила вариант, который мне очень понравился: надо уличить маму во лжи, сказать ей прямо, что я все знаю, и хватит врать и делать из меня дуру. А еще что я взрослый самостоятельный человек, проживу без ее поучений и надоедливой опеки. Потом надо собрать вещички и уйти из дома. Настя с удовольствием примет меня к себе, вдвоем веселее, а ее папе как-то объясним, хотя он может и вообще ничего не заметить.
«Гениальный план», — думала я, неродная дочь, хотя «гениальность» в подобных действиях мог найти только сумасшедший. Или подросток в том трудном переходном возрасте, в коем я и пребывала тогда. Человек я решительный, поэтому откладывать задуманное не захотела. В тот же день, дождавшись маму с работы и на всякий случай поужинав с ней, — неизвестно, успею ли к Насте на ужин, я спокойно — зачем скандалить, если все и так решено? — выдала ей хорошо отрепетированную речь.
Вначале мама вроде как ничего не поняла — или сделала вид, что не поняла. Потом, как всегда, первая стала на меня кричать, называть глупой и даже безмозглой, и все в таком же духе. Я спокойно — к чему весь этот шум?
— встала, взяла две приготовленные заранее сумочки и направилась к двери.
Мама вдруг резко замолчала, как-то смешно взмахнула руками, покачнулась и медленно осела на пол. Такого еще не было! Я даже испугалась.
Мама лежала на полу, странно и неудобно подогнув ноги, и была белее снега. Мне показалось, что она не дышит, и у меня от страха тоже подогнулись коленки. Я плюхнулась рядом с ней. Мне кажется, что именно в тот момент закончилась моя бунтарская юность, по крайней мере, проблемы переходного возраста прекратились именно тогда.
Поняв, что зря теряю драгоценное время, кинулась звонить, вызывать скорую, стучать соседям и делать множество таких ненужных в той ситуации вещей, как, например, распаковывать свои сумки. Мне казалось, что от этого мама обязательно очнется и придет в себя. Но она не очнулась, ни в этот, ни на следующий день. А потом, придя в себя, долго не говорила, не двигала левой рукой и не ходила. Инсульт — это серьезно. У мамы — обошлось. К нам приехала бабушка, мамина мама, и я долго не решалась рассказать ей о причине случившегося. «Зачем? — думала я. — Что от этого изменится? »
• Мама тоже молчала, хотя подругой причине: она тогда еще с трудом говорила самые простые слова.
Но однажды вечером, когда, как говорила бабушка, «вся работа на сегодня была переработана», бабуля со словами: «Ах, все забываю тебе показать, смотри, что я привезла», — достала из закромов своей сумки маленькую фотографию и протянула мне.
Пока я пыталась понять, кто же там, на этой фотографии, бабушка комментировала: «Что, не узнаешь? Этот сверток — это ты у папаши на руках, это, измученная и худая, твоя мамочка, ты ведь спала плохо, по ночам кричала, а это с коляской я, приезжала тогда к вам помочь маме». Я сидела ни жива, ни мертва, не слушая, а впитывая каждое бабушкино слово не просто головой, а всей кожей.
«Ох, и любила я тот ваш дом, и огородик был, и садик, — продолжала бабуля, — тебе там просто раздолье было. И ягодка своя с ветки, и овощ, какой без химии, пошел и сорвал. А видишь, как обернулось…» Бабушка замолчала. Выждав минуту и поняв, что продолжения может и не последовать, я робко спросила: «А как обернулось, бабуля?» «А ты что, не знаешь, мама что, еще не рассказала?» — бабушка удивленно посмотрела на меня. «Ну, ты подумай,- стала сокрушаться бабушка, — девица, считай, на выданье, а она все ее маленькой считает, все оберегает. А мне говорила, что все рассказала, хоть и боялась якобы за твое здоровье, чтоб опять чего с тобой не приключилось. Обманывала, значит».
И начала бабушка свой неспешный рассказ о том, как все мы прекрасно жили в доме, который остался на этой единственной фотографии, и как на пожаре, который был, оказывается, у нас, а не у каких-то мифических соседей, папа погиб, спасая меня, а не соседскую девочку. И что сгорело все дотла, включая, естественно, фотографии, поэтому их и не было, а я получила то ли стресс, то ли нервный срыв, то ли еще что-то и перестала вообще разговаривать, ходить и на что-либо реагировать.
Бабушка не знает, как мама выжила тогда, — похоронив папу, она больше года ездила со мной из больницы в больницу, пока, наконец, годам к трем я не пришла в себя. Но врачи настращали маму, что подобное может со мной повториться, поэтому лучше поберечь ребенка от негативных эмоций. А поскольку в свои пятнадцать я все так же оставалась для мамы маленькой, она и оберегала меня, да так старательно, что в результате мы поменялись ролями — теперь лежала она, и выхаживали ее мы с бабушкой.
С того момента я, » неродная дочь «, быстро повзрослела. Я много времени посвящала маме, потому что, во-первых, она в этом нуждалась, а во-вторых, из чувства вины перед ней. Мама выздоровела, и мы часто разговаривали с ней на эту тему, и я просила прощения у нее, а она у меня. Теперь у меня самой растет сын. Пока ему только два годика, но к его переходному возрасту я готовлюсь уже сейчас. Главное — поменьше тайн в семье, а больше доверия к своим маленьким, но уже взрослым детям.
Неродная дочь
